План покушения с небес :

"В дом к ученом-бактериологу пришел незнакомец с рекомендательным письмом. Ученый показал ему препарат с холерной бациллой, потом показал пробирку с живыми бациллами холеры. Ученого позвала жена, он вышел из лаборатории, а незнакомец забрал пробирку, попрощался и ушел. Ученый обнаружил, что пробирка пропала и кинулся догонять незнакомца, но тот уже сел в кеб и уехал. Началась погоня. За незнакомцем гнался ученый, за ученым его жена с туфлями, шляпой и пальто для мужа. Незнакомец оказался анархистом, он хотел бросить пробирку в Темзу, чтобы заразить воду всего города холерой. Нечаянно гон раздавил пробирку в кебе, а потом выпил остатки жидкости. Он решил сам прыгнуть в Темзу, чтобы заразить воду. Ученый догнал его, узнал о том, что случилось и спокойно поехал с женой домой. По дороге он рассказала жене, что в пробирке не было холеры. Там была бацилла, которая вызывала синие пятна на коже у обезьян."(с).

И нигилисты, и сановники рассказывали анекдоты о «гатчинском пленнике революции». Всех интересовало, каким способом злодеи решат достать Александра III, и, как видим, уже тогда публика считала, что лучший способ – это удар с воздуха.

Организацией первого в истории воздушного теракта занялся в 1906 году руководитель боевой организации эсеров Азеф. Проектирование аэроплана, который должен был бомбить царскую резиденцию, вел инженер Сергей Иванович Бухало. Он эмигрировал из России и жил в Мюнхене. О своем детище Бухало сообщил эсерам минимум сведений: аппарат должен лететь со скоростью аж 140 верст в час и поднимать большой груз. На строительство аэроплана Бухало запросил у Азефа 20 тыс. руб. – огромную по тем временам сумму.

В кассе боевой организации таких денег не оказалось, и Евно Фишелевич обратился к эсеру Гершуни, бежавшему в США с акатуйской каторги, с просьбой набрать там необходимую сумму. Тот немедленно согласился: «У меня голова кружится от этого дела, это такой грандиозный план!» Гершуни удалось собрать, в основном у американских евреев, 160 тыс. долл. – деньги немалые!

Если верить мемуарам Бориса Савинкова, в январе 1907 года он высказал свои сомнения Евно Фишелевичу: «Я слушал слова Азефа как сказку. Я знал об опытах Фармана, Делагранжа и Блерио, знал и о том, что в Америке братья Райт достигли в воздухоплавании крупных успехов. Но аппарат, развивающий скорость в 140 километров в час и подымающий на любую высоту большой груз, казался мне несбыточной мечтой. Я спросил: «Ты сам проверял чертежи?» Азеф ответил, что он в последнее время специально изучал вопрос о воздухоплавании и сам проверил все формулы Бухало.

Тогда я сказал: «Ты веришь в это открытие?» Азеф ответил: «Я не знаю, сумеет ли Бухало построить свой аппарат, но задача, повторяю, в теории решена верно»...

Я посетил Бухало в его мастерской, в Моссахе около Мюнхена. За токарным станком я нашел еще нестарого человека лет 40, в очках, из-под которых блестели серые умные глаза. Бухало был влюблен в свою работу: он затратил на нее уже много лет своей жизни. Он принял меня очень радушно и с любовью стал показывать мне свои чертежи и машины. Подойдя к небольшому мотору завода Антуанетт, он сказал, хлопая рукой по цилиндрам:

– Привезли его. Я обрадовался. Думал, у него душа. А теперь пожил с ним, вижу – просто болван. Придется его переточить у себя...

Точно так же, как к живым существам, он относился к листам стали, к частям машин, к счетной линейке, уже не говоря о его чертежах и сложных математических вычислениях. От каждого его слова веяло верой в свой аппарат и упорной настойчивостью. О революции он говорил мало, с пренебрежением отзывался о нелегальной литературе и отмечал многие, по его мнению, ошибки в тактике партии. Зато террор он считал единственным верным средством вырвать победу из рук правительства. Уезжая из Мюнхена, я уносил с собой если не веру в ценность его открытия, то полное доверие к нему».

В разговорах с Савинковым и Верой Фигнер Азеф превозносил возможности аэроплана: «Подъемная сила позволяла сделать попытку разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец». Фигнер писала в своих воспоминаниях: «Он (Азеф. – А.Ш.) под большим секретом посвятил меня в проект истребления всей царской семьи посредством аэроплана, с которого можно бросить на дворец достаточное количество бомб».

Уверен, кто-то возмутится: бомбить дворцы, культурные ценности, да там еще будет сотня трупов! Да, но это лишь план одной стороны. А на совести другой стороны реалии: расстрел рабочих с семьями 9 января 1905 года, Ленский расстрел 1912 года, массированное применение артиллерии против безоружного крейсера «Очаков», рабочих районов Пресни в декабре 1905 года и т.д.

Разоблачение Азефа в самом начале 1909 года вынудило руководство боевой организации задуматься над дальнейшей судьбой аппарата Бухало. В конце концов решили перенести его мастерскую из Мюнхена в окрестности Штутгарта, подстраховавшись, таким образом, на случай выдачи Азефом ее местоположения жандармам и последующего захвата ее германской полицией. Раскрытие же самого плана авиаудара эсеров не беспокоило, поскольку реальных средств защиты у полиции тогда не было."(с).

В итоге Бухало продал документацию на свой аэроплан немецкому заводчику. В августе 1913 года Бухало с горечью писал Савинкову: «Работал для России, получит Пруссия; работал для мира, получит военное ведомство».

Любопытно, что и охранка тщательно следила за успехами в воздухоплавании. Так, жандармский генерал Александр Васильевич Герасимов летом 1909 года писал своему агенту эсеру А.А. Петрову: «Читал в газетах, что в первых числах октября в Париже будет какой-то конкурс аэронавтики, и мне пришла в голову мысль: не воспользуется ли наша братия этим новым изобретением для своих высоких целей? Как Вы думаете – сообщите».

В 1915 году идеей авиационного теракта заинтересовались военные. Дело в том, что еще Русско-японская война показала полнейшую неспособность Николая II управлять империей. А в 1914 году целый ряд прозорливых людей из всех сфер общества указывали на неизбежность краха монархии и революции в России в случае начала войны с Германией. Среди них были министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново, великий князь Николай Михайлович и др. Ну а поражения 1915 года, министерская чехарда и многое другое заставили прийти к аналогичным выводам сотням, если не тысячам русских генералов и офицеров.

Как известно, у думающих военных застольные разговоры о любви к отечеству автоматически приводят к вопросам: «почему все так плохо?», «кто виноват?», «что делать?» и «с чего начать?» Уже в конце 1915 года военные заговорщики разработали два варианта устранения императора – «железнодорожный» и «авиационный».

История «авиационного варианта» покрыта тайной. Александр Федорович Керенский в книге «Россия на историческом повороте» писал, что в 1915 году одну из версий «авиационного варианта» предложил летчик-истребитель капитан Костенко. О том же глухо упоминают и другие авторы.

Как мне удалось установить, Николай Михайлович Костенко в 1904 году окончил Николаевское инженерное училище и через три года был зачислен в состав Брест-Литовского воздухоплавательного отделения. Дело в том, что с конца XIX века при больших крепостях начали создать воздухоплавательные отделения, а с 1910–1911 годов – авиационные отряды. Приблизительно в это время Костенко и перевелся в авиационный отряд при Брестской крепости. Замечу, что в 1912 году инженерное ведомство заставили построить подземные бетонные ангары для этого отряда.

Если верить воспоминаниям современников, было два основных способа реализации «авиационного варианта» – разбомбить императорский автомобиль с горизонтального полета на сверхнизкой высоте или сбросить бомбу из пикирующего самолета. В последнем случае не было ясно, сумеет ли летчик вывести аппарат из пике. Скорей всего он в этом случае стал бы камикадзе.

Но вот грянула Февральская революция.

27 февраля в 17.00 телефоны в Александровском дворце, где находилась царская семья, были отключены по указанию руководителей переворота.

28 февраля в 21.00 к Александровскому дворцу по тревоге были вызваны две роты Сводного полка, две сотни конвоя, рота Железнодорожного полка и взвод зенитных орудий – две 76-мм пушки Лендера на бронеавтомобилях.

Увы, кто-то из генералов по дурости, а может и с умыслом, разместил в Царском Селе запасные части. Солдаты этих частей меньше всего мечтали попасть на фронт и с большим удовольствием объявили себя «революционными войсками» и приступили к разграблению винных магазинов.

Около 5 часов утра 1 марта прислуга батареи 1-го дивизиона запасной тяжелой артиллерии (судя по всему, это были английские гаубицы) решила пострелять по Александровскому дворцу. Однако был выпущен всего один снаряд, который пролетел выше крыши дворца, упал в сад и не взорвался. Но этого оказалось достаточно, чтобы бронеавтомобили с 76,2-мм пушками укатили к себе в казармы.

Весной 1917 года Отдельная батарея и Особый авиационный отряд Царского Села были расформированы и частично отправлены на фронт. Причем не менее двух 40-мм автоматов Виккерса были взяты большевиками для охраны Смольного.

Любопытно, что два «героя-авиатора» – подполковник Костенко, собиравшийся бомбить царя, и подполковник Павленко, хоронивший Распутина, – весной 1917 года отправились в Киев делать карьеру в структурах Центральной рады. Далее они последовательно служили гетману Скоропадскому и Симону Петлюре. С 1 апреля по 12 ноября 1918 года Костенко служил начальником технического отдела Управления инспектора воздухоплавания при «державной» армии. Ну а Павленко с ноября 1918 года до декабря 1920 года был командующим авиацией Армии Украинской Народной Республики. Самолетов было «трошки», но все же – командующий! Далее Виктор Алексеевич подался в эмигранты, но за бугром бедствовал и в 1926 году вернулся в СССР на родную Кубань, где и умер своей смертью в 1932 году." - Автор:
Александр Широкорад.
Первоисточник:
http://nvo.ng.ru/history/2017-01-20/12_933_pvo.html

- Ты сам проверял чертежи?

Азеф ответил, что он в последнее время специально изучал вопрос о воздухоплавании и сам проверил все формулы Бухало, Тогда я сказал:

- Ты веришь в это открытие? Азеф ответил:

- Я не знаю, сумеет ли Бухало построить свой аппарат, но задача, повторяю, в теории решена верно. Нужно рискнуть. Риск только в деньгах. Нужно только тысяч двадцать. Я думаю, что на это дело можно и должно рискнуть такой суммой. Азеф тут же развил план террористических предприятий с помощью аппарата Бухало. Скорость полета давала возможность выбрать отправную точку на много сот километров от Петербурга, в Западной Европе,- в Швеции, Норвегии, даже в Англии. Подъемная сила позволяла сделать попытку разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец. Высота подъема гарантировала безопасность нападающих. Наконец, уцелевший аппарат или, в случае его гибели, вторая модель могли обеспечить вторичное нападение. Террор действительно подымался на небывалую высоту. Когда Азеф кончил, я спросил: Уверен ли ты, что Бухало отдаст свое изобретение боевой организации? Азеф сказал: Да, я уверен. Это бессребреник и убежденный террорист. В нем сомневаться нельзя. Азеф по специальности был инженер. Я не имел никаких технических знаний. Я сказал: Я полагаюсь на твое слово. Я согласен, что для такого дела, даже если оно и кончится неудачей, можно и должно затратить 20 тысяч рублей. Но по-моему, деньги эти должна дать не партия, а частные лица, посвященные в курс предприятия и знающие, что они рискуют своим капиталом. Азеф согласился со мной.

Деньги для Бухало были пожертвованы: 3000 рублей дал М.О. Цейтлин , 1000 рублей Б.О. Гавронский , остальные - неизвестный мне лично Доенин .

Бухало оборудовал в Мюнхене мастерскую, нанял рабочих и приступил к конструкции своего аппарата. Я приветствовал эту попытку. В моих глазах это был первый шаг к радикальному решению вопроса о терроре. В случае действительной ценности нового изобретения боевая организация становилась непобедимой. В феврале того же года я впервые увидел Григория Андреевича Гершуни . Я знал Гершуни по рассказам Михаила Гоца. Он отзывался о нем с глубокой любовью и уважением. Я знал также, что он, Гершуни, организовал убийство министра внутренних дел Сипягина и уфимского губернатора Богдановича и покушение на харьковского губернатора кн. Оболенского .

Я следил за его процессом. Я, не зная его лично, с тревогой ждал его казни. Я радовался, когда он бежал из акатуйской каторжной тюрьмы . Вместе с другими товарищами я видел в нем вождя партии и шефа террора. Я знал его также и по его статьям в "Революционной России", и по письмам из Шлиссельбурга от 1905 г. Вот отрывки из этих неопубликованных до сих пор писем. См. Письма Гершуни с каторги

В Гершуни обращала внимание его наружность. Когда я в Париже вошел в его комнату в "Гранд Отеле", я увидел типичного еврея, среднего роста и крепкого телосложения. На обыкновенном добром еврейском лице, контраст ему, выделялись совершенно необыкновенно большие, молочно-голубые, холодные глаза. В этих глазах сказывался весь Гершуни. Достаточно было взглянуть на них, чтобы убедиться, что перед вами человек большой воли и несокрушимой энергии. Его слова были тоже, по первому впечатлению, обыкновенно бесцветны. Только в дальнейшем разговоре выяснялась сила логических построений и чарующее влияние его проникновенной веры в партию и социализм. Эта первая наша встреча была целиком посвящена его воспоминаниям о Шлиссельбурге и Акатуе,- о Сазонове, Сикорском и старых шлиссельбуржцах. Я видел в этот раз его очень долго. Он с Азефом ехал на второй общепартийна съезд, состоявшийся в феврале 1907 г. в Финляндии в Таммерфорсе . На этом съезде он был избран в члены центрального комитета." - http://www.famhist.ru/famhist/savinkov/000...tm#00035f75.htm

- Из дела Бухало не скоро что-либо выйдет. Нужно ехать в Россию. Я сказал:

- Что бы ехать в Россию, нужно знать, что и как мы намерены делать. Тогда Гершуни спросил:

- Что же, по вашему мнению, возможно сделать? Я сказал следующее.

- Опыт боевой организации убедил меня, во-впервых в том, что принятая форма организации не соответствуй задачам террора. Организация, построенная на методе наружного наблюдения, не обладает достаточной гибкостью,- она не может осуществлять открытых нападени вооруженными группами. Этому мешает как официальное положение наблюдающих (извозчики, торговцы), так и отсутствие сведений о царе, великих князьях и министpax. Такие сведения могла бы собирать и ими пользоваться только специальная, для этой цели приспособленная группа, члены которой, были бы в связи со всепартийными учреждениями, а не замыкались бы в узкие рамки террористической организации. Опыт показывает однако, что такие сведения имеют обыкновенно характер слухов, что ими следует пользоваться с величайш осторожностью, что ни в коем случае их нельзя принять за основание для всей террористической деятельноебоевой организации. В лучшем случае, они могут дать возможность совершить отдельный террористический акт. Я сказал, что, во-вторых, опыт убеждает меня в том, что метод наружного наблюдения не дает существенны результатов, по крайней мере, при том количестве наблюдающих, какое было принято и допускалось как притоком из партии годных для наблюдения сил, так и формами самой организации. Я сказал также, что увеличение наблюдающего состава, быть может, отразится благоприятно на результатах наблюдения.

Опыт боевой организации, по моему мнению, вполне подтверждался опытом последующих террористическ актов: убийство ген. Лауница , убийство ген. Павлова (декабрь 1906 г.) , где случайные сведения дали возможность приступить к покушению, но не позволили на этих сведениях построить весь план дальнейшей работы; арестов Штифтаря и Гронского (февраль 1907 г.), арестов товарищей по т.н. "царскому процессу" (31 марта 1907 г.) и ареста ее участников второго покушения на премьер-министра Столыпина (летом того же года). Исходя из всего вышесказанного, я утверждал, что единственным радикальным решением вопроса остает по-прежнему применение технических изобретений. Значит, необходимо, во-первых, поддерживать предприятия Бухало и, во-вторых, изучить минное и саперное дело, Взрывы на расстоянии и т. п.

Как временный паллиатив, я предлагал следующий план. Ввиду крайней необходимости немедленных террористических выступлений и ввиду невозможности пока использовать научную технику партия должна напрячь все свои силы, не жалея ни средств, ни людей на восстановление боевой организации в том ее виде, какой, по моему мнению, единственно был способен развить достаточную для успешного действия террористическую энергию. Наблюдающий состав должен быть увеличен до нескольких десятков человек. Параллельно с ним должна быть создана группа, цель которой должна состоять в открытых вооруженных нападениях на основании собираемых ею, при помощи партийных учреждений, сведений.

Во главе такой организации, включающей, конечно, и химиков, должен стоять сильный, практический и авторитетный морально центр. Я считал, что в такой комитет должен войти и Гершуни . Гершуни молчал.

Когда я кончил, Азеф спросил:

Если в организации будет несколько десятков, пятьдесят-шестьдесят человек, то как не допустить провокации? Я ответил, что строгий выбор членов может, до известной степени, оградить от провокатора, строгие же формы организации, разделение труда и изоляция отдельных работников может уменьшить вред его даже в случае его проникновения. Тогда Азеф сказал: Ты не раз говорил мне, что я переполняю организацию новыми членами, а теперь хочешь сам переполнить ее еще больше. Я ответил на это, что я видел переполнение организации в приеме новых членов, для которых не было в данный момент работы. Такие товарищи жили бездеятельно в Финляндии, а это деморализующим образом отражалось на них и на всей организации. В моем же плане каждый человек будет занят полезной работой. Тогда Гершуни задал мне вопрос: Где вы найдете такое количество террористов? Я сказал, что в партии довольно боевых сил, что многие из них не находили до сих пор себе применения и что опыт максималистов показывает, что недостатка в людях нет и не может быть.

Гершуни сказал: Да, но где вы найдете унтер-офицеров и офицеров? Комитет из трех лиц не может удержать в равновесии такую организацию. Необходимы помощники - руководители на местах. Я ответил, что в партии есть много даровитых pa6oтников, которые до сих пор не участвовали в терроре. Я хочу верить, что в такой исключительный момент они по собственному желанию войдут в боевую организацию. Я назвал имена. Я прибавил, однако, что я боюсь, что центральный комитет не разрешит им уйти от общепартийной работы.

Азеф сказал:

Центральный комитет разрешит, но они сами не пойдут в террор.

Гершуни задумался.

А что,- сказал он,- если они действительно в террор не пойдут? Я сказал: Тогда мой план неосуществим. Мы трое не можем руководить организацией из 50 человек. Гершуни задумался опять. А при прежней форме организации,- спросил он, - вы считаете террор невозможным?

Я никакой ответственности за такой террор взять не могу.

И в нем участвовать не желаете?

Не только не желаю, но и не могу. Не веря в успех, я не могу звать людей на террор. Зная, что организация по самому методу и по своим формам обречена на бессилие, я принимать участие в руководительстве считаю для себя невозможным.

Азеф сказал: Твой план практически неосуществим,- не хватит людей и денег. Кроме того, неизбежно будет провокация. Я сказал:

Предложи свой план взамен моего. Азеф пожал плечами:

Я не знаю. Я знаю только, что нужно работать.

Гершуни молчал. Я обратился к нему:

А вы?

Я тоже не знаю. Но тоже думаю, что нужно работать.

Я сказал тогда, что готов участвовать в любом предлриятии, которое мне покажется осуществимым, но что я считаю противным своей революционной совести и террористическому убеждению ангажировать людей в террор, не видя возможности осуществлять его. По этому поводу Азеф впоследствии мне писал следующее:

"...Нужно прямо ехать, исходя из положения, что надо напрячь все силы для создания того, что нужно, т. е. стать на точку зрения, на которой я стою и которую я тебе изложил... Относительно нравственного права ангажировать и т. д. скажу, что, когда я буду ангажировать, я надеюсь, что я буду иметь и нравственное право это делать, пока же я могу только напрячь силы для создания... и т. д. Ты пишешь, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру в мертворожденное дело. Не знаю, из чего ты взял, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру. Я очень далек от этого и, наоборот, думаю, что при полном отсутствии веры в дело, каковое проглядывает в твоем письме, ехать не следует,- это я говорю совершенно по-товарищески" (письмо из Мюнхена, 24-IX-07).

Несмотря на заключительные слова цитированного отрывка, Азеф стал на такую же точку зрения в этом вопросе, на какую стали Г.А. Гершуни , В.Н. Фигнер и очень многие уважаемые мною члены партии. Они находили, что долг террориста - при всяких обстоятельствах и при каких угодно условиях работать в терроре и что я, отказываясь принять участие в боевой работе, не исполняю своего долга. Я не мог согласиться с ними в этом их рассуждении. Наоборот, я считал, что я бы не исполнил своего долга, если бы не указал товарищам и Центральному комитету, что, по моему мнению, возврат к старым формам террористической борьбы ни в коем случае не даст надежды на успех. Я считал также, что я бы совершил преступление, если бы ангажировал на террор людей, доверяющих моему практическому опыту, не веря сам в возможность успеха.

Мой план боевой организации был отвергнут и Гершуни и Азефом. Ни Гершуни, ни Азеф не наметили другого, более практичного. Предприятие Бухало затягивалось. Оставалось вернуться к тому, что уже доказало свою непригодность. Я считал это нецелесообразным и для себя морально недопустимым: если бы я даже отказался от руководящей роли и предложил себя в исполнители, то самый факт мое пребывания в организации возлагал бы на меня ответственность как за ее деятельность, так и за товарищей, принявших участие в ней по доверию к Гершуни, Азефу и ко мне.

Я решил не ограничиваться моим заявлением Азефу и Гершуни. Я считал своим долгом попытаться воздействовать на центральный комитет в смысле изменения приемов террористической борьбы, даже если бы эта попытка заранее была обречена на неудачу.

В октябре 1907 г. я с этой целью выехал в Финляндию. В Выборге состоялось заседание центрального комитета, на котором я сделал доклад. На заседании этом присутствовали: Азеф, Гершуни, Чернов, Ракитников, Авксентьев и Бабкин. Послед двое были кооптированы после таммерфорского съезда в центральный комитет. Я повторил перед этим собранием все то, что мне было сказано в Монтре. Я внес предложение: в случае если центральный комитет признает план боевой организации, предложенный мною, по каким бы то ни было причинам неосуществимым, сосредоточить все силы на научной технике, впредь же до применения технических изобретений к делу террора центральный террор в организационной его форме прекратить. Я сознательно употребил слова "в организационной форме". Я допускал возможность случайного террора, не зависящего от деятельности боевой организации. Могли явиться единичные террористы из числа лиц, окружающих министров царя,- матросы, солдаты, прислуга, офицеры. Таким террористам, конечно, нужна была помощь партии,: они не нуждались в существовании боевой организации. Впоследствии на таких случайных предложениях были построены три попытки цареубийства, все три на кораблях Балтийского флота. Они окончились неудачей. Во все время моей речи Гершуни и Азеф молчали.

После прений центральный комитет, найдя мой план боевой организации неосуществимым, отверг четырьмя голосами против двух (Бабкин и Авксентьев) все предложение. (Было постановлено центральный террор в его организационной форме продолжать.) Во главе боевой организации оставался Азеф . Впоследствии я узнал, что помощником явился П.В. Карпович .

Восстановленная ими боевая организация не совершила ни одного покушения. Я уехал из Выборга в Гельсингфорс. В Гельсингфорсе меня нашел Азеф. Он долго убеждал меня вернуться к работе. Послушай,- говорил он,- ты, конечно, прав,- работать теперь чрезвычайно трудно, но, по-моему, не невозможно. Ведь раньше же было возможно... Я сказал: Прошлою осенью ты соглашался со мною, что методы наружного наблюдения устарели. Почему ты изменил мнение теперь? Я не изменил,- ответил он мне.- Наружным наблюдением действительно многого сделать нельзя, но остается еще собирание сведений... На основании таких сведений убиты Павлов и Лауниц... Я сказал: В прошлом году ты соглашался со мною, что эти сведения - большею частью все вздорные слухи. Убийство Павлова и Лауница - исключение, и царь - не Лауниц и не Павлов.

"Царский процесс" , наоборот, показывает, как трудно базировать работу на случайных сведениях о царе. Азеф возразил: Мы систематически и не собирали сведений. Мы всегда пользовались случайными. Теперь мы поставим это дело серьезно. Я ответил, что, по моему мнению, одно собирание сведений, особенно в царском деле, не дает надежды на успех и что, как бы он ни убеждал меня, я не могу согласиться, что следует жертвовать людьми, не имея осуществимого плана. Тогда Азеф подумал и, нахмурясь, сказал: Григорий (Гершуни) считает, что долг революционера требует от тебя участия в терроре. Я спросил: И ты думаешь так? Он сказал: Да, и я думаю так. Я ответил на это, что, хотя и ценю мнение его и Гершуни, я так не думаю и что, отказываясь участвовать в безнадежном предприятии, я, по моему мнению, именно и исполняю свой долг. Азеф нахмурился еще больше.

- Мне будет трудно работать без тебя,- сказал он. Я ответил, что из одного чувства товарищеской солидарности я в терроре участвовать не могу. Азеф уехал в Выборг, к Гершуни. Я решил поселиться за границей и на пароходе "Polaris" выехал в Копенгаген .

В Копенгагене со мной произошло следующее. Еще из Або я телеграфировал моему другу, датскому писателю Ааге Маделунгу , чтобы он встретил меня. Когда пароход подошел к пристани, Маделунг взбежал на палубу и шепнул мне: - Вас желают арестовать. Здесь русские агенты и датский детектив. Ожидая парохода, он заметил на пристани этих людей. Они рассматривали мою фотографическую карточку и, видимо, ждали меня. По датским законам меня, в случае ареста, немедленно выдали бы русскому правительству. Я был очень благодарен Маделунгу за его предупреждение. Маделунг спрятал меня в Копенгагене у своих родителей. Датская полиция искала меня по следам моих вещей, которые Маделунг отвез к своему другу, актеру королевского театра Тексиеру. В дом, где жил Тексиер, являлись датские детективы с моей фотографической карточкой. Они расспрашивали, не видел ли меня кто-либо из жильцов? В сопровождении Маделунга я выехал из Копенгаген но, но не прямо в Германию, а сперва в Швецию, в гор. Готенборг, и оттуда уже в Берлин. Через несколько дней я был в Париже.

Этот случай убедил меня в том, что в партии, около ее центральных учреждений, есть провокатор .

Если бы за мной следили в Финляндии, меня арестовали бы в Гельсингфорсе; мне не дали бы возможности уехать в Данию. Очевидно, провокатор телеграфировал обо мне, когда я уже находился на "Polaris'e" в море. Только случай и дружба Маделунга спасли меня от ареста. Я терялся в догадках, но не мог заподозрить никого из товарищей." - http://www.famhist.ru/famhist/savinkov/000...tm#0001d40f.htm

"23 июля 1921 года тридцатисемилетний авиаконструктор в своей петроградской квартире праздновал в кругу семьи день рождения старшей дочери Ольги. Неожиданно в дверь позвонили. Открыла прислуга: семья известного конструктора Слесарева имела ряд привилегий от новой власти. В те годы большевики начали переход к новой экономической политике, которая повлекла за собой определённые политические послабления и очень недолгую, весьма поверхностную либерализацию жизни в стране.

В квартиру вошла прилично одетая молодая женщина:

— Мне необходимо видеть Василия Андриановича.

— Прошу, — прислуга провела её в гостиную.

Как позднее вспоминала супруга Василия Андриановича, появление в гостиной незнакомой дамы вызвало у всех недоумение: явно никто знаком с ней не был. Незнакомка, не смущаясь, обратилась к хозяину дома:

— Господин Слесарев! Необходимо переговорить с глазу на глаз.

Требование незваной гостьи вызвало удивление, но как ни странно, Василий Андрианович встал из-за стола.

— Прошу в мой кабинет, — предложил он гостье.

Он провёл незнакомку в свой кабинет и плотно затворил дверь. Домашние авиаконструктора остались в полном недоумении: кто эта дама, зачем она явилась в их дом и отчего Василий Андрианович согласился говорить с ней тет-а-тет?

Некоторое время из кабинета не доносилось ни звука, а затем вдруг раздался револьверный выстрел. Жена конструктора хотела броситься в кабинет, но тут дверь распахнулась и появилась таинственная дама. В руках она держала склянку с непонятной жидкостью.

— Назад! — прикрикнула она и подняла руку со склянкой. — Здесь серная кислота! Хотите, чтобы дочери стали уродами?

Загадочная и страшная гостья шагнула к сжавшимся от страха дочерям Василия Андриановича, явно угрожая выплеснуть им кислоту в лицо.

— Вы должны отдать мне все бумаги Василия Андриановича! Быстро, или я не остановлюсь ни перед чем!

Напуганные родственники бросились собирать чертежи, записи, связки архивных документов. Всё это сложили в два объёмистых саквояжа и отдали незнакомке. Она на удивление легко подхватила поклажу и моментально исчезла. Только после её ухода родственники изобретателя получили возможность свободно пройти в кабинет. Им открылась жуткая картина — авиаконструктор лежал на полу в луже крови. Его голову пробила пуля, вошедшая точно в висок…

ЗАГАДКИ
Дальше начались сплошные загадки и совершенно таинственные происшествия. Родственники убитого авиаконструктора немедленно сообщили о случившемся властям. Милиция предприняла все меры к розыску неизвестной дамы, к делу даже подключилась петроградская ЧК — создатель самолёта «Святогор» был не простой фигурой, и дело могло получить нежелательный политический резонанс. Партийный вожак большевиков Петрограда, товарищ Григорий Евсеевич Зиновьев, он же Радомысльский, он же Апфельбаум, постоянно поторапливал чекистов, но какие конкретно указания он им давал, осталось тайной.

Спустя три дня милиция установила неизвестную даму, посетившую дом Слесарева, и задержала её. Женщина назвалась Ксенией Троц и на первом же допросе показала, что давно была любовницей погибшего.

— Он обманул меня, и мной владело чувство мести, — заявила следователю на допросе гражданка Троц. — Я пришла в дом Слесарева с целью покончить с собой на его глазах, чтобы его потом всю жизнь мучили кошмары. Поэтому принесла в сумочке заряженный револьвер. Когда мы объяснялись в кабинете шёпотом, чтобы не услышали домашние Слесарева, я вытащила оружие, и Василий Андрианович попытался помешать мне. Завязалась борьба, револьвер случайно выстрелил. Пуля попала ему в голову. Это трагическая случайность.

Поверить было трудно, но… милиция и ВЧК Петрограда поверили на слово! Унесённые Ксенией Троц два объёмистых саквояжа бумаг бесследно исчезли! Вряд ли молодая женщина могла одна утащить такую тяжесть. Значит, кто-то из сообщников поджидал её в подъезде, а на улице стоял готовый немедленно тронуться извозчик-лихач или автомобиль. Тогда это самый натуральный заговор. Хорошо спланированная и успешно проведённая неизвестными акция по уничтожению талантливого русского авиаконструктора и похищению всех его научно-технических материалов. Кем спланировано убийство ученика Жуковского и кто вложил в руку Ксении Троц револьвер? Отчего Слесарев за несколько минут до смерти согласился иметь с ней конфиденциальную беседу? Он не ждал рокового выстрела? Или, наоборот, зная, что может произойти, хотел спасти членов своей семьи и детей? Какова в действительности связь между Троц и Слесаревым?

Всё осталось скрытым завесой таинственности, и никаких данных в архивах обнаружить не удалось. Следствие ни на один из этих вопросов не ответило.

Суда над Ксенией Троц не состоялось. Её просто не судили, и всё! Не менее загадочно, что не склонная к человеколюбию петроградская ЧК и милиция сочли возможным выпустить арестованную Троц на свободу! Её следы немедленно затерялись. Но есть серьёзные основания полагать, что её и не искали…

Была ли Троц действительно Ксенией Троц? Не ликвидировали ли её «уполномоченные лица» после того, как она оказалась на воле, чтобы навсегда заставить замолчать? А так пропал человек, и всё. Дело явно спустили на тормозах.

В Питере не первый год ходили слухи, что Зиновьев-Апфельбаум — гомосексуалист и тайный агент германской разведки. 23 июля был убит талантливейший русский авиаконструктор Слесарев и пропали все материалы его разработок, а в двадцатых числах августа того же года расстреляли по надуманному делу о заговоре поэта, георгиевского кавалера и талантливого разведчика Николая Степановича Гумилёва. Это были не первые и не последние жертвы Зиновьева и его ближайших подручных. Вполне уместно предположить, что авиаконструктор Слесарев пал жертвой заговора иностранной разведки и его, как Николая Гумилёва и других выдающихся деятелей науки, германские спецслужбы убрали руками своего давнего тайного агента, «фанатичного большевика» и профессионального предателя Зиновьева-Апфельбаума. Но… это только предположение." - http://fisechko.ru/100vel/tain_ros/16.html