"Тайны ракетно-ядерного щита и меча."

«Мы сразу осознали масштаб произошедшего...»

О том, что летней порой в Козловом Селе живет сын адмирала Николая Герасимовича Кузнецова, я услышал десять лет назад от старожила тамошних мест, весельчака и балагура Арсеньева. Вскоре я побывал здесь. Записи в моем блокноте хранят детали этой поездки.

…Древняя изба Кузнецовых выглядела экзотической. Компьютер и музыкальный центр соседствовали в ней с неприхотливыми элементами крестьянского быта: чугунами, горшками, ухватами. На задах постройки, где сельский житель обычно держит скотину, разместились столярная и слесарная мастерские с набором инструментов. В коридоре прислонился к стене виндсерфер. Но особенно впечатлил меня огромный круглый стол в передней.

– Диаметр у него тысяча пятьсот двадцать четыре миллиметра. Именно такой по размеру была наша первая атомная бомба, – пояснил высокий, с мягкими чертами лица Николай Николаевич.

Теперешних жителей Козлова Села этим не удивишь. Как и супруги Кузнецовы, большинство из них были связаны с научным центром «Курчатовский институт». Николай Николаевич оказался старожилом этого института. Придя сюда после окончания МЭИ в середине 1960-х, он быстро вырос в должности до главного инженера. Затем, когда создавался отдел видеоинформации, анализа и прогнозирования техногенных катастроф во главе с академиком Валерием Легасовым, уговорил директора института Анатолия Петровича Александрова отпустить его в этот отдел.

– Главным инженером после меня стал Евгений Адамов, будущий руководитель Минатома, а я пошел к Легасову, – рассказывал Николай Николаевич. – Большая умница был Валерий Алексеевич! Задолго до Чернобыля предвидел возрастание техногенных катаклизмов. Причина этого, как он считал, в том, что мир становится все более энергонасыщенным, а происходят они от совпадения различных факторов. Будучи предшественниками российского МЧС, исследованием этой проблемы мы и занимались. Делали видеосъемку катастроф в СССР, анализировали зарубежные ЧП. Например, в Мексике в 1984 году взорвался завод сжиженных газов, моментально погибли тысячи человек. Нелепая, казалось бы, ситуация. Подъехал к заводу грузовик, выскочила из его глушителя искра, произошел страшной силы взрыв. Случайно? Нет. Занимаясь этим направлением исследований, Легасов пришел к выводу, что должна существовать наука размещения предприятий, позволяющая предупредить совпадение факторов, порождающих такие катастрофы.

Когда 26 апреля 1986 года случился Чернобыль, телевидение не показывало всей трагичности этого, и обыватель поначалу думал: все обойдется, но мы в своем отделе с первого дня сознавали масштаб происшедшего. В общих чертах события развивались так. На 25 апреля была запланирована остановка четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт. В это же время было решено провести эксперимент для выяснения объема энергии, который может дать работающий некоторое время по инерции электрогенератор отключенного реактора. Если точнее, сколько ее можно использовать в такой ситуации на собственные нужды станции. Сбросили мощность реактора с 3200 мегаватт до 1600. «Киевэнерго» забил тревогу: «Подождите! У меня не хватает энергии!». Оператор реактора сделал остановку, а спустя некоторое время продолжил сброс и сбросил ниже, чем нужно.

Реактор этот, в силу его конструктивных особенностей, не маневровый. Если выключается, его надо выключать до конца. Оператор же попытался, в нарушение регламента, увеличить мощность. В результате образовалась «йодная яма»: поднимают поглощающие стержни, а мощность не растет. В результате реактор вошел в неуправляемое состояние. Была дана команда нажать кнопку аварийной защиты, но это ничего не решает, реактор в любом случае разогнался бы, что и происходит. Две тысячи тонн чугунных плит, из которых состояла биологическая защита реактора, начали подпрыгивать, как игрушечные. Усилилась вибрация, зашатались стены и, наконец, разрушительный финал.

Как только это случилось, я написал бумагу Легасову, чтобы он отпустил меня на станцию, но он сказал: «Подожди, пусть там немного успокоится». Работу мы начали в июне. Первое впечатление от увиденного заставляло вспомнить «Апокалипсис» Иоанна Богослова. Сначала Кабанов Володя, Костюков Михаил Сергеевич, Слава Смирнов, Костя Чечеров, Володя Шикалов, Валерий Ободзинский и я провели видео-, фотосъемки с вертолета, потом начали обследовать разрушенный энергоблок изнутри. Темень непроглядная, нависающие глыбы арматуры, радиация. Слава шел впереди с дозиметром, я сзади с камерой. Прибор часто зашкаливало, не был он рассчитан на такой уровень радиации. Поэтому мы обматывали датчик тонкими свинцовыми листами и по их толщине делали приблизительный расчет уровня.

Замечательные мужики из нашего института были рядом со мной – вот о ком надо писать! Или о специалисте ЧАЭС Паламарчуке Петре Романовиче. Сразу после взрыва он бросился внутрь разрушенной станции, где остался его друг Шашенок. Представляете, прошел теми коридорами, по которым наши специалисты смогли пройти лишь через год. Спас друга, но утром скончался от термических и радиационных ожогов. О героизме пожарных разговор особый. Они заведомо знали, что идут на смерть, но шли. Двадцать восемь человек умерли в Москве, двое в Киеве. Вместе со Славой Смирновым мы делали в 6-й клинической больнице съемки погибших, сохранили их трагический облик для истории, для медицинской науки. Вскоре Легасова пригласили на сессию МАГАТЭ выступить с докладом. Для него мы смонтировали специальный фильм, в котором было показано если не все, то многое об аварии в Чернобыле. Коллеги спрашивали, о чем говорить на секциях. Как бы, мол, не получилось противоречий. Валерий Алексеевич отвечал: «Говорите, мужики, правду. Тогда не будет противоречий». Пятичасовой доклад академика на сессии вызвал большой интерес…

В декабре был готов саркофаг. Работа была не из легких. Представьте себе: станция высотой 75 метров, плюс труба столько же. Это какое же сооружение надо было возвести! Руководил строительством заместитель министра среднего машиностроения Усанов Александр Николаевич. Выполнили строители свое дело как надо, хотя прежде ничем подобным заниматься им не приходилось. После этого мы сняли саркофаг изнутри: это было нужно, чтобы спрогнозировать «поведение» саркофага в будущем…

Отснятые им кадры прошли по всем телеканалам мира, их видели миллионы. О том, как происходили съемки, позднее расскажет член ВПК Костенко: «Уже утром 23 июня 1986 года, выполняя работу по радиационно-технической разведке с 20 ию­ня, Николай Николаевич отснял места внутри четвертого блока непосредственно у развала и развал снаружи, технологический люк и повреждения внутри него, вызванные взрывом, где радиация достигала 1000 рентген/час. Со второй половины июня – 23,24,25 и 26 – Николай Николаевич продолжил работу на ЧАЭС. Значительная часть объектов находилась за территорией станции в 30-километровой зоне. На выделенном вертолете с капитаном Карташевым, лейтенантом Спицыным и прапорщиком Ерзиковым, прошедшими войну в Афганистане, Николай Николаевич, оценив обстановку как оперативную и рассказав о своем замысле командиру, провел съемку в сложнейших условиях на бреющем полете. Из кабины самолета выглядывал не ствол пулемета (как бывало в Афганистане), а объектив видеокамеры Николая Николаевича. Вернувшись в Москву в субботу, 28 июня, Николай Николаевич 29 июня, в воскресенье, смонтировал фильм, который в понедельник, 30 ию­ня, был показан в Кремле в оперативной группе Политбюро по Чернобылю».

И голубые снега под солнцем...

С приходом «демократических реформ» видеосъемки техногенных катастроф потеряли в институте свою актуальность, и тогда Кузнецов и его супруга Раиса Васильевна, директор мемориального Дома-музея И.В. Курчатова, объединили творческие усилия в другом направлении. Они сняли серию уникальных видеоинтервью с академиками Александровым, Зельдовичем, Флёровым, Славским, Харитоном, бывшим руководителем научно-технической разведки Квасниковым, адмиралом Котовым, курировавшим от ВМФ создание первой атомной подводной лодки «Ленинский комсомол», другими участниками проектов, умноживших силу и могущество нашего государства в 40–50-е годы прошлого века.

Дело это было чрезвычайно трудоемкое и щепетильное.

– Представляете, беседуем с Харитоном, а он фразу произнесет и начинает мучительно думать, можно было это сказать или нельзя, – вспоминала Раиса Васильевна. – Приходилось буквально клещами все из него вытаскивать. Это и понятно, эти выдающиеся люди работали в условиях строжайшей секретности. Государство о них заботилось, но и спрашивало строго, приучило к дисциплине. Это при Ельцине на людей науки стали смотреть как на второсортный материал. Конечно, кто работает по контрактам, тем, можно сказать, повезло…

– А Евгению Адамову повезло? – спросил я. – Газеты пишут, что он якобы заработал в США большие деньги…

– Не хочу это комментировать, никогда чужими деньгами не интересовался, – сказал Николай Николаевич. – По-моему, каждый не должен прыгать выше собственной головы. Если человек сумеет найти свое место в жизни, он счастлив, его уважают люди. А если нет… Знаете, у меня были два приятеля с завышенными самооценками. Страшно рассказывать, как сложились их жизни. Почему я не люблю олигархов? Они дали повод и другим пытаться жить подобным же образом. Это привело к нравственному Чернобылю. Вы думаете, эти люди счастливы, уважаемы? Думаю, что нет. Зато здесь, в Козловом Селе, я не сомневаюсь, живут хоть и небогатые, но достойные люди.

– Мы до этого отдыхали в основном на колесах, – продолжила Раиса Васильевна. – А тут Коля радостный бежит: «Рая, я дом купил». Я тоже поначалу обрадовалась. А когда приехали в деревню, поглядела на приобретение и за голову схватилась. Пола нет, небо в крыше светится. Как можно в таком доме жить? Коля отшутился: «С милым рай и в шалаше». Полы сделал, крышу залатал. Так новая беда: в три часа ночи загорелась печь. Оказалось, она на деревянной основе стояла…

– У меня огнетушители были заряжены, – тихо засмеялся Николай Николаевич. – Потушил я огонь, реконструировал печь. Крушить было жалко. Реликтовая вещь, из одной глины изваяна. Так теперь никто не делает. Вот и живем здесь в отпусках уже девять лет. Красиво. Лес, озеро, поле – вот оно, не заросло еще… Однажды я добрался сюда в середине зимы, а снега под солнцем голубые-голубые… Как океан… Вере Николаевне, маме моей, это место было по душе. Не одно лето провела она здесь.

– Великая была женщина, умела подставить крыло, – жизнерадостные глаза Раисы Васильевны запечалились. – Для Николая Герасимовича она была его и Верою, и Надеждою, и Любовью. Разделяла с ним его тяжелую ношу, счастье и радости, боли и печали. Все 29 лет без него она работала над опубликованием и переизданием его трудов, направляла меня своими мудрыми советами. Уходила она у меня на руках. Коля в это время лежал с инфарктом в больнице. Не до отдыха было, не до Козлова Села, хотя без него наша жизнь представляется теперь немыслимой. По большому счету надо бы здесь новый дом ставить. Не знаю, хватит ли сил. Если приобрести сруб, пиломатериалы, Коля многое сделал бы сам. Рукодельный он, сами видите…

– Чем больше вместе живем, тем сильнее она мне нравится, – с улыбкой посмотрел на супругу Николай Николаевич.

– Как вы познакомились?

– Рая пришла к нам в Центр после окончания Историко-архивного института. В очереди в столовой стояла – я взглянул, и сердце мое екнуло. Потом, когда в волейбол они играли, набрался смелости, подошел. Взялся цветы дарить. Отец мой все понял и говорит: «Какой ты мужик, если твоя любимая женщина живет в общежитии? Приводи домой!».

Наказы отца

– Каким вам запомнился отец? – спросил я у Николая Николаевича

– Он был человеком высокой ответственности. Ответственности за все. За судьбу государства, флота, за воспитание детей… Нас было трое. Старший, Виктор, от первого брака отца, 1932 года рождения, я, родившийся в 1940 году, и Владимир, который на шесть лет моложе меня. С той поры, как началась война, Виктор жил в нашей семье. Помню, отец говорил нам: «Настоящий мужчина должен уметь стрелять, плавать, знать хотя бы один иностранный язык». Сам он владел четырьмя языками: немецким, английским, испанским, французским. Ну и, разумеется, отлично владел русским языком, что видно по его книгам. Их он писал сам, не имея никаких литературных обработчиков или историков-помощников, услугами которых по обыкновению пользовались наши великие маршалы и генералы. Наказ отца мы выполнили. Я даже завоевал звание чемпиона Ленинграда по плаванию. Соревновались в гребле на шлюпках, познали парусный спорт. Окончив поочередно Нахимовское училище, мы поступили в вузы, чтобы стать морскими офицерами. Виктор после «Дзержинки» дослужился до капитана первого ранга, занимается научной работой. Володя получил военное радиотехническое образование. Сейчас он руководит Фондом имени нашего отца. А вот я, когда Хрущёв начал сокращать армию и флот, ушел из «Дзержинки» после двух курсов. Объясняю дома причину своего решения, говорю о намерении поступить в Московский энергетический институт. Отец хмурит брови: «Поступай, если решил. Но помогать не буду». Ответить иначе он не мог. Наверное, сожалел, что не получилось морской династии, понимая, что во времена Хрущёва это было невозможно.

– Скромный был Николай Герасимович, очень скромный… Коле это передалось, – добавила Раиса Васильевна. – До нашей свадьбы он ведь и словом не обмолвился, что отец у него адмирал, да еще какой! Сама-то я родилась в простой семье, в городе Алексине Тульской области. Правда, один дедушка был из духовного сословия. Приход в Москве имел и высокое звание. По рассказам родственников, умер он в пути на Соловки, куда его сослали… Отец мой воевал с первого дня войны. Покидая дом, обнял маму с тремя ребятишками малыми и сказал: «Не выходи, не провожай, не смотри». Не хотел видеть ее слезы. Мама протянула ему на прощание мешочек с молитвой «Живый в помощи», обняла троих малых ребятишек, словно крыльями их накрыла, и молила Бога, чтобы уберег он ее Василия Никоноровича. На станцию, как он и просил, не пошла. Вернулся отец с фронта в 1943-м, за год до моего рождения. Было страшно его слушать и смотреть на него в кругу соседей или родственников, по просьбе которых он вспоминал картины боев. Запомнилось мне, как он извлекал из руки начавший двигаться стальной осколок. Обработал руку водкой, надрезал ее, подвел магнит к ране и вытащил…Они с Николаем Герасимовичем были очень дружны. Интересные вели разговоры. О Петре Первом, Сталине, войне. Находили общие интересы, казалось бы, два разных человека. Один морской маршал, другой старшина. Надо же так случиться – умерли оба в один год и в один день.

Как оказалось, Раиса Васильевна не только исследователь всего того, что связано с деятельностью И.В. Курчатова, но и автор фундаментальных исторических книг об адмирале Кузнецове. В одной из них, «Флотоводец», приведены высказывания, точнее, наказы Н.Г. Кузнецова, позволяющие лучше представить образ этого человека и то, что передалось от него сыновьям:

«Учиться надо на ошибках других, но и из собственных ошибок надо извлекать пользу для себя, и в поучение другим.

Подлинный патриотизм неотделим от культуры.

Мужество связано с умением говорить, что думаешь, доказывать, отстаивать собственное мнение, свое убеждение, не боясь ответственности и потери расположения или должности.

Подвиг – закономерное проявление прекрасного воспитания высоких моральных качеств.

Тем, в чьих руках дело патриотического воспитания искусством, я бы советовал приглядываться к тому, что делают битые наши противники.

Готовность флота к войне – это прежде всего готовность его людей.

Опасаюсь, что ловкачи опять пожнут плоды, быстро перестроившись на новый лад.

Нельзя освобождать от ответственности тех, кто должен отвечать. Иначе безответственность будет расти и расти… Вот пример. Внес Хрущёв неправильное предложение о школах. Его приняли. Сидел в это время ответственный за школы человек. Теперь он кричит (да еще громче всех): «Виноват Хрущёв!» А я бы вытащил этого деятеля, снял штаны и всыпал, приговаривая: «А ты? А ты где был?» Это дало бы хороший урок на будущее. Иначе он отсидится, будет делать и дальше глупости, не задумываясь, что его долг либо настоять на своем, либо уйти. Ошибка, допущенная однажды, это плохо, повторенная – уже преступление».

Как актуальны и сегодня эти наказы адмирала!

«Я так не могу…»

Осенью 2004 года Раиса Васильевна прислала мне письмо. Были в нем и эти лирические строчки: «Почему-то повеяло ароматом свежескошенной травы, налетающим с внезапным порывом июльского ветра, или когда по первому разу ворошишь еще не высохшее сено. Из-за бугра, что за полем позади нашего «имения», всплыло перед глазами темно-лиловое облако, и в памяти возникло ощущение начала дождя, когда его редкие и крупные капли не раз заставали меня купающейся в озере, выгоняли из воды, и как, спасаясь от надвигающегося почти со скоростью ветра ливня, я неслась на всех парусах под навес нашего старого деревенского дома».

Потом наступила долгая пауза, после которой пришла новая весточка от Р.В. Кузнецовой: «Осень была тяжелой, был вынесен приговор: операция обязательна. С 29 ноября мы в госпитале, 6 декабря сделали операцию. И вот до сих пор мы все приходим в себя… Надеемся, что увидимся летом. Пусть все мы обретем силы, чтобы справиться с трудностями…» Истек май 2005-го, истекал июнь… Узнав, что Кузнецовы в Козловом Селе, я послал им с оказией свою книжку «Пока помнят сыновья…» Вскоре последовал телефонный звонок.

– Извини, не смогли заехать. С нами малышня была, – сказал Николай Николаевич.

В деталях помню нашу последнюю встречу в Козловом Селе. То, как сидели мы за столом и вновь вспоминали Чернобыль. Как жаловался Николай Николаевич на боли в грудине, однако собирался участвовать в деревенском празднике, посвященном Дню Флота. Как я совершенно некстати посоветовал ему с помощью кого-либо из местных жителей выписать лес подешевле, чтобы построить на месте старого новый дом.

– Нет, я так не могу, – отрезал Кузнецов.

А две недели спустя меня огорошило известие о том, что Николай Николаевич умер. Тут же позвонил Раисе Васильевне.

– Да, это правда, – раздался в трубке ее печальный голос. – После морского праздника в Козловом Селе Коле стало плохо. Привезли его домой, в Москву, вызвали «скорую», но ничего сделать было нельзя – инфаркт.

Похоронили сына адмирала рядом с отцом и матерью, у стен Новодевичьего монастыря.

В те дни я написал стихотворение «Памяти Николая Кузнецова»

Все плотнее кольцо окруженья,

Много наших уж пали в бою.

Ты пошли им, Господь, всепрощенье –

Они честь сохранили свою.

Будет грустная музыка литься,

Будут речи и слезы друзей.

Наши ангелы, белые птицы,

Вознесутся над ширью полей.

Вдовий крик как струна оборвется

И утонет в зыбучей тиши,

Ночью месяц в колодце упьется

На помин нашей русской души.

Николаи, Сережи, Володи…

В предназначенный каждому час

Мы уходим, уходим, уходим…

Помолитесь, родные, за нас.

За истекшее с той поры время образ этого человека не погас в моей памяти, а, наоборот, наполнился новыми чертами. Я узнал немало такого, о чем Кузнецов из-за скромности не сказал при наших беседах. За свою самоотверженную деятельность он был награжден орденами Дружбы Народов и Мужества, медалью «300 лет Российскому флоту», международной медалью имени академика В.А. Легасова, правительственными грамотами и благодарностями. Им был разработан ряд уникальных электронно-автоматических установок, получивших авторские свидетельства. Его имя как выдающегося инженера-изобретателя, члена творческой группы «Движение», стоящего у истоков кинетического искусства, вписано во Французскую энциклопедию искусств. Николай Николаевич хорошо знал живопись, любил цирк, играл на фортепьяно, гитаре, аккордеоне. Ведь он имел еще и музыкальное образование – окончил музыкальное училище имени Гнесиных…

Однажды Раиса Васильевна передала мне газету «Курчатовец» (№5–6, 2005 г.): «Николаю Николаевичу было 46 лет, когда в Чернобыле взорвался реактор, – писала газета. – Он выехал туда в командировку в самые тяжелые июньские дни 1986 года (работал там и в октябре 1986-го, в 1987, 1990 и 1991 годах). Отправился потому, что обладал высокой квалификацией, высокими личностными качествами – смелостью и храбростью. Таким было его жизненное кредо: если в семье случалась беда, он первым бросался на помощь. А институт он считал своей семьей, страну – своей Родиной. Работал на ЧАЭС самоотверженно, не считаясь ни со временем, ни с усталостью, ни с риском для здоровья и жизни». Из публикации следовало, что Н.Н. Кузнецов получил в Чернобыле «предельно допустимую дозу радиации… и в связи с этим не допускается для дальнейшей работы в III, II и I зонах опасности».

..Раиса Васильевна защитила докторскую диссертацию, у нее много издательских планов и общественных дел, но дом в Козловом Селе она не забывает. Дом, где им с Николаем Николаевичем так счастливо жилось…"(с) - https://www.sovross.ru/articles/1034/17710

ОПЕРАЦИЯ “АРГУС”

Начало использования космического пространства в качестве ядерного испытательного полигона датируется летом 1958 года, когда в обстановке повышенной секретности в США началась подготовка к проведению операции “Аргус”. Американцы окрестили ее в честь всевидящего стоглазого бога из Древней Греции. Кому-то такая аналогия показалась уместной, хотя увидеть какую-либо связь между древнегреческим божеством и сутью проводимого эксперимента весьма проблематично.
Основной целью проведения операции “Аргус” являлось изучение влияния поражающих факторов ядерного взрыва, произведенного в условиях космического пространства, на земные радиолокаторы, системы связи и электронную аппаратуру спутников и баллистических ракет. По крайней мере, так ныне утверждают американские военные. Но это, скорее, были попутные эксперименты. А главная задача была в испытании ядерных зарядов. Кроме того, предполагалось изучить взаимодействие радиоактивных изотопов плутония, высвобождавшихся во время взрыва, с магнитным полем Земли.
Отправной точкой проведения эксперимента, как об этом принято писать сегодня, стала довольно эксцентричная, по тем временам, теория, выдвинутая сотрудником Радиационной лаборатории Лоуренса Николасом Кристофилосом. Он предположил, что наибольший военный эффект от ядерных взрывов в космосе может быть достигнут в результате создания искусственных радиационных поясов Земли, аналогичных естественным радиационным поясам (поясам Ван Аллена) .
Чтобы не возвращаться более к этому вопросу, сразу скажу, что проведенный эксперимент подтвердил выдвинутую теорию и искусственные пояса действительно возникали после взрывов. Их обнаружили приборы американского научно-исследовательского спутника “Эксплорер-4”, что позволило впоследствии говорить об операции “Аргус”, как о самом масштабном научном эксперименте, который когда-либо проводился в мире.
В качестве места проведения операции была выбрана южная часть Атлантического океана между 35° и 55° ю.ш., что обуславливалось конфигурацией магнитного поля, которое в этом районе наиболее близко расположено к поверхности Земли и которое могло сыграть роль своеобразной ловушки, захватывая заряженные частицы, образованные взрывом, и удерживая их в поле. Да и высота полета ракет позволяла доставить ядерный боеприпас только в эту область магнитного поля.
Для осуществления взрывов в космосе были использованы ядерные заряды типа W-25 мощностью 1,7 килотонны, разработанные для неуправляемой ракеты “Джин” класса “воздух – воздух”. Вес самого заряда составлял 98,9 килограмм. Конструктивно он был выполнен в виде обтекаемого цилиндра длиной 65,5 сантиметров и диаметром 44,2 сантиметра. До операции “Аргус” заряд W-25 испытывался трижды и продемонстрировал свою надежность. Кроме того, во всех трех испытаниях мощность взрыва соответствовала номинальной, что было важно при проведении эксперимента.
В качестве средства доставки ядерного заряда была использована модифицированная баллистическая ракета X-17A, разработанная компанией “Локхид”. Ее длина с боевым зарядом составляла 13 метров, диаметр – 2,1 метра.
Для проведения эксперимента была сформирована флотилия из девяти кораблей 2-го флота США, действовавшая под обозначением совершенно секретной оперативной группы № 88. Пуски производились с головного судна флотилии “Нортон-Саунд”.
Первое испытание было проведено 27 августа 1958 года. Точное время пуска ракеты, как и во время двух последующих экспериментов, неизвестно. Но, учитывая скорость и высоту полета ракеты, можно ориентировочно считать, что старт состоялся в интервале от 5 до 10 минут до времени взрыва, которое известно. Первый ядерный взрыв в космосе “прогремел” в 02:28 GMT того дня на высоте 161 километр над точкой земной поверхности с координатами 38,5° ю.ш. и 11,5° з.д., в 1800 километрах юго-западнее южноафриканского порта Кейптаун.
Через три дня, 30 августа, в 03:18 GMT второй ядерный взрыв был произведен на высоте 292 километра над точкой земной поверхности с координатами 49,5° ю.ш. и 8,2° з.д.
Последний, третий взрыв в рамках операции “Аргус”, “прогремел” 6 сентября в 22:13 GMT на высоте 750 километров (по другим данным – 467 километров) над точкой земной поверхности 48,5° ю.ш. и 9,7° з.д. Это самый высотный из космических ядерных взрывов за всю недолгую историю таких экспериментов.
Немаловажная деталь, о которой вспоминают не столь часто. Все взрывы в рамках операции “Аргус” являлись лишь частью проводимых экспериментов. Их сопровождали многочисленные пуски геофизических ракет с измерительной аппаратурой, которые проводились американскими учеными из различных районов земного шара непосредственно перед взрывами и спустя некоторое время после них.
Так, 27 августа были проведены пуски четырех ракет [ракеты “Джэйсон” № 1909 с мыса Канаверал в штате Флорида; двух ракет типа “Джэйсон” № 1914 и 1917 с Базы ВВС США “Рамей” в Пуэрто-Рико; ракеты “Джэйсон” № 1913 с полигона Уоллопс в штате Вирджиния]. А 30-31 августа с тех же самых стартовых позиций были запущены уже девять ракет. Правда, взрыв 6 января пусками не сопровождался, но наблюдения за ионосферой велись с помощью метеорологических зондов.
Так совпало, что советским специалистам удалось получить информацию о первом из американских космических взрывов. В день испытания, 27 августа, с полигона Капустин Яр были проведены пуски трех геофизических ракет: одной Р-2А и двух Р-5А. Измерительной аппаратуре, установленной на ракетах, удалось зафиксировать аномалии в магнитном поле Земли. Правда, чем были вызваны эти аномалии, стало известно чуть позднее
Как я уже написал, подготовка и проведение операции “Аргус” было окружено плотной завесой секретности. Однако тайну удалось хранить совсем недолго. Спустя всего полгода, 19 марта 1959 года, газета “Нью-Йорк таймс” опубликовала статью, в которой во всех подробностях было рассказано о том, что делали американские военные в южной части Атлантики. Последним ничего не оставалось, как, скрепя сердце, признать и факт проведения ядерных испытаний в космосе, и огласить результаты проведенных измерений. Тем не менее, до сих пор не все подробности эксперимента стали доступны широкой общественности. С одной стороны это объясняется тем фактом, что прошел слишком большой срок, чтобы описываемые события претендовали на сенсационность. С другой стороны, в настоящее время вопрос проведения ядерных взрывов в космосе не столь актуален, как это было сорок лет назад, поэтому и интересуются им в меньшей степени, чем “современными ядерными проблемами”.

ОПЕРАЦИЯ “К”

Мораторий на ядерные испытания, действовавший в 1958-1961 годах, не позволил советской стороне немедленно отреагировать на операцию “Аргус”. Но вскоре после того, как он был прерван, Советский Союз провел аналогичные эксперименты. Испытания отечественных ядерных устройств в космосе проходили в рамках операции “К”. Их подготовкой и проведением занималась Государственная комиссия под председательством заместителя министра обороны СССР, генерал-полковника Александра Васильевича Герасимова. Научным руководителем экспериментов был назначен академик АН СССР Александр Николаевич Щукин, а его заместителем – заместитель начальника 4-го Главного управления Министерства обороны генерал-майор Константин Александрович Трусов. Основной задачей при проведении операции “К” являлась проверка влияния высотных и космических ядерных взрывов на работу радиоэлектронных средств систем обнаружения ракетного нападения и противоракетной обороны (системы “А”).
Первые эксперименты, имевшие обозначения “К-1” и ”К-2”, были проведены в течение всего одних суток – 27 октября 1961 года. Оба боеприпаса мощностью 1.2 кт были доставлены к местам взрыва (над центром опытной системы “А” на полигоне Сары-Шаган) баллистическими ракетами Р-12 (8К63), запущенными с полигона Капустин Яр. Первый взрыв был произведен на высоте около 300 километров, а второй – на высоте около 150 километров.
Кардинальным отличием советских экспериментов от американских ядерных взрывов в космосе является то, что они имели четкую функциональную направленность – проверка работы системы противоракетной обороны. В связи с этим и алгоритм испытаний был иным, чем в рамках операции “Аргус”, где во главу угла ставился именно взрыв, а не работоспособность иных видов техники.
Как впоследствии рассказал главный конструктор системы “А” Григорий Васильевич Кисунько в своей книге “Секретная зона”, “планом каждого из испытаний серии “К” предусматривался последовательный пуск двух ракет Р-12. Первая несла ядерный заряд, вторая оснащалась аппаратурой для регистрации поражающего действия ядерного взрыва. В условиях реального ядерного взрыва вторую ракету перехватывала противоракета В-1000 системы “А”, оснащенная телеметрической (без боевого заряда) головной частью”.
Проведение операции “К” было продолжено ровно через год – в октябре 1962 года. Тогда было проведено три взрыва, но один из них относится к разряду высотных, так как производился на высоте 80 километров, поэтому о нем я не буду ничего говорить, а расскажу только о тех, которые проходят в литературе под индексами “К-3” и ”К-4”.
Утром 22 октября со стартовой позиции полигона Капустин Яр была запущена баллистическая ракета Р-12, в головной части которой размещался ядерный заряд мощностью 300 кт. Как видим, мощность этого устройства была значительно больше, чем применяли американцы в операции “Аргус” или во время пусков “К-1” и ”К-2”, но меньше, чем во время американского испытания летом 1962 года, о котором я буду писать позднее. Спустя 11 минут на высоте около 300 километров зажглось искусственное Солнце.
Во время испытания решалось сразу несколько задач. Во-первых, это была очередная проверка надежности носителя ядерного заряда – баллистической ракеты Р-12. Во-вторых, проверка срабатывания самого заряда. В-третьих, выяснение поражающих факторов ядерного взрыва и его воздействие на различные образцы военной техники, в том числе на ракеты и военные спутники. В-четвертых, должны были пройти проверку основные принципы предложенной Владимиром Николаевичем Челомеем системы противоракетной обороны “Таран”, предусматривавшей поражение ракет противника серией ядерных взрывов на их пути.
И время проведения испытания “К-3” было выбрано совсем не случайно. За двое суток до взрыва с полигона Капустин Яр был запущен искусственный спутник Земли типа ДС-А1 (открытое наименование “Космос-11”), предназначенный для исследования излучений, возникающих при ядерных взрывах на больших высотах, в широком диапазоне энергий и эффективностей, отработки методов и средств обнаружения высотных ядерных взрывов и получения других данных. Информация, которую собирались получить и получили советские ученые от этого спутника, оказалась чрезвычайно ценной для разработки систем вооружения следующих поколений.
Кроме того, этот взрыв в космосе можно было рассматривать и как демонстрацию советской мощи в условиях бушевавшего в те дни “Карибского кризиса”. Вообще-то, это было весьма рискованное мероприятие с трудно прогнозируемыми последствиями. У военного руководства СССР и США нервы были на пределе, и любое недостаточно продуманное решение, особенно проявление военной активности, могло быть превратно истолковано и закончиться всемирным катаклизмом. На наше счастье все завершилось благополучно.
Программа эксперимента “К-3” была значительно шире, чем проведенные за год до этого испытания. Кроме двух баллистических ракет Р-12 и противоракет полигона в Сары-Шагане предполагалось задействовать ряд геофизических и метеорологических ракет, а также межконтинентальную баллистическую ракету Р-9 (8К75), запуск которой должен был состояться с 13-й пусковой установки полигона Тюра-Там в рамках 2-го этапа летно-конструкторских испытаний. Головная часть этой ракеты должна была пройти максимально близко к эпицентру взрыва. При этом предполагалось исследовать надежность радиосвязи аппаратуры системы радиоуправления, оценить точность измерения параметров движения и определить влияние ядерного взрыва на уровень принимаемых сигналов на входе бортовых и наземных приемных устройств системы радиоуправления.
Однако, пуск Р-9 в тот день завершился неудачей. Через 2,4 секунды после старта разрушилась 1-я камера сгорания 1-й ступени, и ракета упала в 20 метрах от стартового стола, серьезно его повредив.
Четвертый ядерный взрыв в рамках операции “К” был проведен 28 октября 1962 года. По сценарию этот эксперимент совпадал с предыдущим, с той разницей, что “девятка” должна была стартовать с опытной наземной пусковой установки № 5. Старт Р-12 с ядерной боеголовкой произошел в 04:30 GMT с полигона Капустин Яр. А спустя 11 минут на высоте 150 километров была проведена детонация ядерного устройства. Система “А” отработала без замечаний.
А вот пуск Р-9 с полигона Тюра-Там вновь окончился аварией. Ракета оторвалась от стартового стола в 04:37:17 GMT, но успела подняться на высоту всего 20 метров, когда вышла из строя 2-я камера сгорания двигательной установки 1-й ступени. Ракета осела и упала на пусковую установку, столб пламени взметнулся высоко в небо. Таким образом, всего за шесть дней серьезные повреждения получили две пусковые установки для Р-9. Больше в испытаниях их не использовали.
Взрывом 28 октября заканчивается не только история советских ядерных испытаний в космосе, но и эпоха использования околоземного пространства как полигона для испытания этого смертоносного вооружения.

ЕЩЕ ДВА ВЗРЫВА В КОСМОСЕ

И в завершении повествования расскажу еще о двух американских ядерных экспериментах в космосе. Даты их проведения лежат в интервале между первой и второй фазами операции “К”, поэтому и говорить о них приходится особо.
Одно из этих испытаний состоялось летом 1962 года. В рамках операции “Фишбоул” предполагалось провести взрыв ядерного заряда W-49 мощностью 1,4 Мт на высоте около 400 километров. Этот эксперимент проходил у американских военных под кодовым наименованием “Старфиш” (“Звездная рыба”).
Первый блин в тот раз оказался комом. Состоявшийся 20 июня с площадки LE1 атолла Джонсон в Тихом океане пуск баллистической ракеты “Тор” (сер. № 193) был аварийным – на 59-й секунде полета произошло отключение двигателя ракеты. Офицер, отвечающий за безопасность полета, через шесть секунд отправил на борт команду, которая привела в действие механизм ликвидации. На высоте 10-11 километров ракета была взорвана. Заряд взрывчатого вещества разрушил боеголовку без приведения в действие ядерного устройства. Часть обломков упала обратно на атолл Джонстон, другая часть – на расположенный неподалеку атолл Сэнд. Авария привела к небольшому радиоактивному заражению местности.
Эксперимент повторили 9 июля того же года. Была задействована ракета “Тор” с серийным номером 195. На этот раз все прошло успешно. Взрыв выглядел просто потрясающе – ядерное зарево было видно на острове Уэйк на расстоянии 2200 километров, на атолле Кваджалейн (2600 километров) и даже в Новой Зеландии, в 7000 километрах к югу от Джонстона!
В отличии от испытаний 1958 года, когда “прогремели” первые ядерные взрывы в космосе, испытание “Старфиш” быстро получило огласку и сопровождалось шумной политической кампанией. За взрывом наблюдали космические средства США и СССР. Так, например, советский спутник “Космос-5”, находясь на 1200 километров ниже горизонта взрыва, зарегистрировал мгновенный рост интенсивности гамма-излучения на несколько порядков с последующим снижением на два порядка за 100 секунд. После взрыва в магнитосфере Земли возник обширный и мощный радиационный пояс. По крайней мере, три спутника, заходившие в него, были повреждены из-за быстрой деградации солнечных батарей. Наличие этого пояса пришлось учитывать при планировании полетов пилотируемых космических кораблей “Восток-3” и “Восток-4” в августе 1962 года и “Меркурий-8” в октябре того же года. Последствия загрязнения магнитосферы были заметны в течение нескольких лет.
И, наконец, последний ядерный взрыв в космосе был проведен 20 октября 1962 года. В документах Министерства обороны США это испытание проходило под кодовым наименованием “Чикмэйт”. Взрыв произошел на высоте 147 километров над поверхностью Земли в 69 километрах от атолла Джонсон. К месту подрыва ядерная боеголовка типа XW-50X1 была доставлена авиационной ракетой XM-33 “Струпи”, выпущенной с борта бомбардировщика Б-52 “Стратофортресс”. Данные о мощности взрыва разнятся. Одни источники называют цифру менее 20 кт, а другие – 60 кт. Но нас интересует, в данном случае, не эта цифра, а место проведения испытания. А это был космос.

Итак, давайте подведем краткие итоги ядерных испытаний в космосе. Всего было проведено девять взрывов: американцы взорвали пять ядерных зарядов, Советский Союз – четыре заряда. Другие ядерные державы, на наше счастье, не поддержали начавшуюся было ядерную гонку в космосе. И в будущем, будем надеяться, такого не случится.

Список использованной литературы:

1. Агапов В.М. К запуску первого ИСЗ серии ДС // Новости космонавтики, 1997. № 6.
2. Афанасьев И.Б. Р-12 «Сандаловое дерево». // Приложение к журналу М-Хобби. – М.: ЭксПринт НВ, 1997.
3. Железняков А.Б. Тайны ракетных катастроф: Плата за прорыв в космос. – М.: Эксмо-Яуза, 2004.
4. Железняков А., Розенблюм Л. Ядерные взрывы в космосе. // Новости космонавтики, 2002, № 9.
5. Кисунько Г.В. Секретная зона: Исповедь генерального конструктора. – М.: Современник, 1996.
6. Первов М.А. Ракетное оружие РВСН. – М.: Виоланта, 1999.
7. Ракеты и космические аппараты конструкторского бюро «Южное» // Сост. А.Н.Мащенко и др. под общ. ред. С.Н.Конюхова. – Днепропетровск, ООО «КолорГраф», ООО РА «Тандем-У», 2001.
8. Темный В.В. История открытия радиационных поясов Земли: кто же, когда и как? // Земля и Вселенная. 1993. № 5.
9. Черток Б.Е. Ракеты и люди. Фили–Подлипки–Тюратам. – М.: Машиностроение, 1996.
10. Ядерные испытания СССР / Кол. авторов под ред. В.Н.Михайлова. – М.: ИздАТ, 1997.
11. Ядерный архипелаг / Сост. Б.И.Огородников. – М.: ИздАТ, 1995.

("Атомная стратегия", июнь 2005 г.)." - http://www.cosmoworld.ru/spaceencyclopedia...?zhelez_33.html

В марте 1958 года бомбардировщик B-47 мирно летел над Южной Каролиной, неся на борту 30 килотонн немирного атома. Ничто не предвещало беды, кроме лампочки, сигнализировавшей о неисправности фиксатора механизма сброса бомбы. Увидев грозное мерцание светового сигнала, командир судна послал штурмана Брюса Кулку посмотреть, что это приключилось в бомбовом отсеке. Кулка зашел в отсек, и фиксатора там не нашел, зато нашел механизм аварийного сброса бомбы. Который случайно и привел в действие. Трехтонная дура устремилась к земле со звенящей высоты в 4,6 километра. Штурман Кулка не последовал за ней, предусмотрительно уцепившись за тот самый механизм аварийного сброса.

В это время внизу шла обычная жизнь каролинского железнодорожника Уолтера Грегга. По садику гуляли его маленькие дочери (шести и девяти лет) с девятилетней кузиной. В какой-то момент девочки решили уйти из построенной их отцом беседки — и оказались очень правы. Как только они отошли метров на двести…

…разверзаются небеса! Атомная бомба падает точнехонько на огород. Собственно ядерного взрыва не получилось, все-таки она была не в боевом положении, но вот неядерная взрывчатка детонировала, разнеся вдребезги и огородик, и беседку. Посреди бывшего огорода образовалась воронка в 10 метров глубиной и 20 в диаметре, на дне которой дымились остатки ядерного боеприпаса. Господь ненавидит идиотов, но хранит маленьких детей, никто не погиб. ВВС США извинились перед Греггом, а тот затаскал родное государство по судам и выбил из любимого Отечества 54 тысячи долларов (на современные цены — где-то полмиллиона). Так что все кончилось хорошо, и даже штурман Кулка жив остался.

Это был пост рекламы атомных бомб, ВВС США и правил техники безопасности. Соблюдайте технику безопасности при обращении с атомными бомбами. Хорошего дня."(с) - https://alternathistory.com/o-yadernyh-bombah-i-razdolbayah/