Фантастика.

В 1980-м Спилберг пребывал в глубокой депрессии: годом ранее рухнули отношения с актрисой Эми Ирвинг (позже они все-таки снова начнут встречаться и даже поженятся), а его новый фильм «1941» был уничтожен американскими критиками (как он посмел снять сатирическую комедию про нападение японцев на Лос-Анджелес во время Второй мировой?) и показал очень скромные успехи в американском прокате. Фильм собрал 94 млн долларов при бюджете в 35 миллионов, что неплохо, но от автора «Близких контактов третьей степени» (303 миллиона) и «Челюстей» (470 миллионов) студия явно ждала большего.

В производственных планах был козырной проект, который по всем расчетам помог бы Спилбергу взять реванш, — еще один фильм на беспроигрышную тему встречи с внеземным разумом, «Ночные небеса», «злой» сиквел «Близких контактов» про то, как инопланетяне терроризируют простых фермеров. Но изнурительные съемки блокбастера «Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега» в Тунисе, где постоянно что-то взрывалось и громыхало, а режиссер скучал по дому, утомили его и настроили на тихий сентиментальный лад. Спилберг вообще уже давно хотел сделать личный фильм о своем детстве: тогда, после развода родителей, ему было так одиноко, что он общался с воображаемым другом. В сценарии несостоявшихся «Ночных небес» (его написал Джон Сейлз) тоже фигурировал замкнутый мальчик, который подружился с единственным добрым пришельцем. Спилберг решил радикально переделать свой сай-фай-проект (под который студия уже выделила финансирование) в доброе кино и совместить космос и детскую тему. Он поделился мыслью с приятельницей, сценаристкой Мелиссой Мэтисон, она тоже была в Тунисе на съемках «Индианы Джонса», так как встречалась в то время с Харрисоном Фордом (позже и они поженятся). Мэтисон осталась под большим впечатлением и написала первый драфт.

Columbia Pictures не оценила оригинальность идеи и забраковала будущего «Инопланетянина» еще на стадии сценария: продюсеры были уверены, что в моде сейчас взрослая фантастика и хорроры (студия как раз заказывала Спилбергу «Ночные небеса»), а у откровенно детского кино коммерческий потенциал гораздо меньше. Рекордсмены 1970-х подтверждали расчет студии: хитами становились пугающие «Челюсти» и «Изгоняющий дьявола», боевики вроде «Рокки» и масштабные космические оперы вроде «Звездных войн» (пожалуй, единственный из лидеров проката, рассчитанный на семейную аудиторию). Скептицизм Columbia был настолько силен, что студия продала права на будущий фильм компании MCA (тогда ей принадлежал Universal) за смешную сумму в миллион долларов и 5% от будущих сборов. Эти проценты сказочно обогатят Columbia: «Инопланетянин» выйдет в 1982 году, соберет в мировом прокате беспрецедентные 793 миллиона (из них около 600 — в самих США) и на 10 лет останется самым кассовым фильмом в американской истории, пока в 1993-м не выйдет «Парк Юрского периода» (тоже снятый Спилбергом!).

Columbia не единственная компания, которая не разглядела будущий хит. Например, в сценарии дружелюбный гуманоид E. T. с удовольствием ел M&Ms, но производители драже запретили режиссеру использовать свой продукт — посчитали, что «уродливый» пришелец плохо скажется на имидже бренда. Зато согласились их прямые конкуренты Reese’s Pieces, и продажи этих конфет взлетели на 300%.

Почему же «Инопланетянин» стал таким хитом, вопреки всем скептическим прогнозам? Дело в том, что Спилберг сломал привычные жанровые каноны. Инопланетяне в американском кино традиционно изображались странными (вспомните хотя бы отмороженного Клаату из «Дня, когда Земля остановилась»), а то и откровенно враждебными человеку существами (лучший пример — ксеноморфы из «Чужого»). Первый шаг в сторону реабилитации гостей из космоса Спилберг сделал еще в «Близких контактах третьей степени» — там пришельцы (на экране они практически не появлялись) хотя бы не стремились завоевать землян, а даже общались с людьми на языке музыки.

«Инопланетянин» продолжил движение в этом направлении, показав первый контакт непредвзятыми глазами ребенка (оператор Аллен Давио не случайно почти весь фильм снимает немного снизу вверх, размещая камеру на уровне глаз младшеклассника). Оказалось, что визитеры из других миров могут быть забавными и милыми. Похожий на черепашку с лицом Альберта Эйнштейна, E. T. оказался не захватчиком, а участником мирной экспедиции, которого собратья забыли, поспешно скрываясь от американского правительства. Он так же одинок на этой планете, как нашедший его мальчик Эллиот (Генри Томас), который тяжело переживает развод родителей, не может завести друзей и находит родственную душу в забавном морщинистом и коротконогом пришельце (аниматронную куклу создал итальянский мастер спецэффектов Карло Рамбальди, работавший также над мрачными хоррорами Марио Бавы и Дарио Ардженто и над ксеноморфом из «Чужого»).

Встреча цивилизаций оказывается у Спилберга не кошмаром столкновения с чем-то чуждым и неведомым, а чудом. Персонажи алармистской кинофантастики и хорроров превращаются в сказочных героев, а звездное небо над головой будет восхищать, а не пугать перспективой вторжения из космоса. На такое зрелище зрители радостно шли семьями. Продюсер «Нечто» Дэвид Фостер был на премьерном показе «Инопланетянина» в Голливуде, и, по его ощущениям, это было похоже на детский утренник («Инопланетянин» вышел за две недели до фильма Джона Карпентера и увел у него аудиторию; подробнее про историю создания, провала и последующей реабилитации «Нечто» читайте тут).

По мотивам «Инопланетянина» в том же 1982 году выйдет одноименная видеоигра — неудачная. Зато большим успехом будут пользоваться саундтрек Джона Уильямса и те самые конфетки Reese’s Pieces. Сценарий Мэтисон превратится в новеллу стараниями фантаста Уильяма Коцвинкла, и эта повесть окажется больше чем просто мерчем — вполне самоценным литературным произведением. Книгу «Ип, инопланетянин и его приключения на Земле» читали даже в СССР (повесть вышла в 1986 году в научно-фантастическом сборнике «Недетские игры»)!

Самый личный фильм Спилберга про одинокого школьника из типичного американского пригорода стал не только одним из главных поп-культурных событий начала 1980-х, но и подробнейшей энциклопедией поп-культуры той эпохи. Эллиот в фильме играет фигурками героев «Звездных войн» (Спилберг передает привет своему другу Джорджу Лукасу), на кухне рядом с подростками в пепельнице дымится сигарета, по телевизору крутится старый сай-фай 1950-х, на столе — игра «Dungeons & Dragons». А закончив играть, все поедут кататься на велосипедах по пустынным ночным шоссе. Первую половину 1980-х запомнят такой даже те, кто родился на 20 лет позже: спилберговскую версию образа Америки Рейгана окончательно закрепил первый сезон «Очень странных дел», который выглядел как альтернативно-страшная версия «Инопланетянина»; возможно, такими бы вышли «Ночные небеса». И не случайно, что место страшных пришельцев в «Делах» (время действия — 1983-й) заняли потусторонние демогоргоны: после явления E. T. ночное небо над Америкой надолго перестало быть страшным."(с) Источник: https://www.kinopoisk.ru/media/article/4006344/

"О’Баннон пригласил художников Рона Кобба и Криса Фосса, с которыми он работал над «Тёмная звезда» и «Дюна». Втроём они разработали дизайн скафандров и космический буксир. Название корабля происходит из романа Джозефа Конрада 1904 года «Ностромо», а спасательный шаттл, названный в сценарии «Нарцисс», был назван в честь новеллы Конрада 1897 года «Негре из Нарцисса». Жан Жиро работал над костюмами, а финальную версию создал дизайнер Джон Молло. Модели и миниатюры кораблей и планеты разработали специалисты по визуальным эффектам Брайан Джонс и Мартин Бауэр. Их команда работали в Bray Studios, что в 40 км от Shepperton Studios. Дизайн Ностромо основан рисунках Ридли Скотта и Рона Кобба.

Рон Кобб создал корабль в индустриальном стиле с символикой и цветными знаками для различных областей, и аспектов корабля. Сцены использовались большие транзисторы и компьютерные экраны с низким разрешением, чтобы придать кораблю «подержанный» промышленный вид и создать впечатление, будто оно построен по «модернизированной устарелой технологии». Изначально «Ностромо» был жёлтым, а потом сцены заново снимали в сером цвете. Компания, которой принадлежит Ностромо, не называется в фильме, а персонажи называют её «компанией». Однако, логотип компании появляются на некоторых декорациях и пивных банках «Weylan-Yutani». Кобб создал название для обозначения делового союза между Великобританией и Японией, производя «Weylan» от британской Leyland Motor Corporation и «Yutani» от имени своего японского соседа. В продолжении 1986 года, «Чужие», компания была названа «Вейланд-Ютани».

Отдельная модель была создана для экстерьера заброшенного космического корабля пришельцев. Матовая роспись использовалась для заполнения областей интерьера корабля, а также для внешних снимков поверхности планетоида."(с) Википедия.

"Ежедневно меняется мода, о покуда cтоит белый свет
У цыганки со старой колодой
Хоть один да найдется клиент
В ожиданьи чудес невозможных
Постучится хоть кто - нибудь к ней
И раскинет она и разложит
Благородных своих королей

Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.

Счастье в жизни предскажет гаданье,
И внезапный удар роковой.
Дом казенный с дорогою дальней,
И любовь до доски гробовой.
Карты старые лягут как веер
Hа платок с бахромой по краям,
И цыганка сама вдруг поверит
Благородным своим королям.

Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.

Время рушит гранитные замки
И заносит песком города
Hо для карт, что в руках у цыганки
Hе имеют значенья года.
Сердце млеет, гадалке внимая,
И на всех перекрестках земли
Выражения лиц не меняя
Благородные лгут короли.

Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Желают знать что будет.
Желают знать что будет.
Hу что сказать, ну что сказать,
Устроены так люди,
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет.
Желают знать что будет.
Желают знать что будет."(с)

Солярис был открыт почти за сто лет до того, как я родился. Планета обращается вокруг двух солнц - красного и голубого. В течение сорока с лишним лет к ней не приближался ни один космический корабль. В то время теория Гамова - Шепли о невозможности зарождения жизни на планетах двойных звезд не вызывала сомнений. Орбиты таких планет непрерывно изменяются из-за непостоянства сил притяжения, вызванного взаимным обращением двух солнц.

Возникающие изменении гравитационного поля сокращают или растягивают орбиту планеты, и зародыши жизни, если они возникнут, будут уничтожены испепеляющим жаром или космическим холодом. Эти изменения происходят регулярно через несколько миллионов лет, то есть в астрономическом или биологическом масштабе за очень короткие промежутки времени, так как эволюция требует сотен миллионов, если не миллиардов лет.

Солярис, по предварительным подсчетам, должен был за пятьсот тысяч лет приблизиться на расстояние половины астрономической единицы к своему красному солнцу, а еще через миллион лет упасть в его раскаленную бездну. Однако уже через несколько лет выяснилось, что орбита планеты не подвергается ожидаемым изменениям, как будто она была постоянной, такой же постоянной, как орбиты планет нашей солнечной системы.

Были повторены, на этот раз с максимально возможной точностью, наблюдения и вычисления, которые лишь подтвердили, что уже было известно: Солярис имеет постоянную орбиту. И если до этого Солярис был всего-навсего одной из нескольких сотен ежегодно открываемых планет, которым в статистических сборниках уделялось по нескольку строчек, описывающих элементы их движения, то теперь он немедленно перешел в ранг небесного тела, достойного самого пристального внимания.

Через четыре года после этого открытия планету облетела экспедиция Оттеншельда, который изучал Солярис с "Лаокоона" и двух вспомогательных космолетов. Эта экспедиция носила характер предварительной разведки, тем более что высадиться на планету она не могла. Ученые запустили большое количество автоматических спутников-наблюдателей на экваториальные и полярные орбиты. Главным заданием для спутников было измерение гравитационных потенциалов. Кроме того, были исследованы океан, почти целиком покрывающий планету, и немногочисленные возвышающиеся над его поверхностью плоскогорья. Их общая площадь оказалась меньше, чем территория Европы, хотя Солярис имел диаметр на двадцать процентов больше земного. Эти лоскутки скалистой и пустынной суши, разбросанные как попало, скопились главным образом в южном полушарии. Был также определен состав атмосферы, лишенной кислорода, и произведены чрезвычайно точные измерения плотности планеты, альбедо и других астрономических показателей. Как и предполагалось, не было найдено никаких следов жизни ни на жалких клочках суши, ни в океане.

В течение дальнейших десяти лет Солярис, теперь уже находящийся в центре внимания всех наблюдателей этого района, демонстрировал поразительную тенденцию к сохранению своей, вне всяких сомнений, гравитационно нестабильной орбиты. Некоторое время дело пахло скандалом, так как вину за такие результаты наблюдений пытались возложить (в заботах о благе науки) то на определенных людей, то на вычислительные машины, которыми они пользовались.

Отсутствие средств задержало отправку специальной соляристической экспедиции еще на три года, вплоть до того момента, когда Шеннон, укомплектовавший команду, получил от института три космических корабля тоннажа "С" космодромного класса. За полтора года до прибытия экспедиции, которая вылетела с Альфы Водолея, другая исследовательская группа по поручению Института вывела на околосоляристическую орбиту автоматический сателлоид "Луна-247". Этот сателлоид после трех последовательных реконструкций, отделенных друг от друга десятками лет, работает до сегодняшнего дня. Данные, которые он собрал, окончательно подтвердили выводы экспедиции Оттеншельда об активном характере движения океана.

Один космолет Шеннона остался на дальней орбите, два других после предварительных приготовлений сели на скалистом клочке суши, который занимает около шестисот квадратных миль у южного полюса планеты. Работа экспедиции закончилась через восемнадцать месяцев и прошла очень успешно, за исключением одного несчастного случая, вызванного неисправностью аппаратуры. Однако ученые экспедиции раскололись на два враждующих лагеря. Предметом спора стал океан. На основании анализов он был признан органической материей (назвать его живым еще никто не решался). Но если биологи видели в нем организм весьма примитивный, что-то вроде одной чудовищно разросшейся жидкой клетки (они называли ее "пребиологическая формация"), которая окружила всю планету студенистой оболочкой, местами глубиной в несколько миль, то астрономы и физики утверждали, что это должна быть чрезвычайно высокоорганизованная структура, которая сложностью своего строения превосходит земные организмы, коль скоро она в состоянии активно влиять на форму планетной орбиты. Никакой иной причины, объясняющей стабилизацию Соляриса, открыто не было. Кроме того, планетофизики установили связь между определенными процессами, происходящими в плазменном океане, и локальными колебаниями гравитационного потенциала, которые зависели от "видоизменений океанической материи".

Таким образом, физики, а не биологи выдвинули парадоксальную формулировку "плазменная машина", имея в виду существо, в нашем понимании, возможно, и неживое, но способное к целенаправленным действиям в астрономическом масштабе.

В этом споре, который, как вихрь, втянул в течение нескольких недель все выдающиеся авторитеты, доктрина Гамова - Шепли пошатнулась впервые за восемьдесят лет.

Некоторое время ее еще пытались защищать, утверждая, что океан ничего общего с жизнью не имеет, что он даже не является образованием пара- или пребиологическим, а всего лишь геологической формацией, по всей вероятности, необычной, но способной лишь к стабилизации орбиты Соляриса посредством изменения силы тяжести: при этом ссылались на закон Ле Шателье.

Наперекор консерватизму появлялись другие гипотезы (например, одна из наиболее разработанных, гипотеза Чивита-Витты). Согласно этим гипотезам океан является результатом диалектического развития: от своего первоначального состояния, от праокеана - раствора слабо реагирующих химических веществ он сумел под влиянием внешних условий (то есть угрожающих его существованию изменений орбиты), минуя все земные ступени развития, минуя образование одно- и многоклеточных организмов, эволюцию растений и животных, перепрыгнуть сразу в стадию "гомеостатического" океана. Иначе говоря, - он не приспосабливался, как земные организмы, в течение сотен миллионов лет к условиям среды, чтобы только через такое длительное время дать начало разумной расе, но стал хозяином среды сразу же.

Это было весьма оригинально, но никто не знал, как студенистый сироп может стабилизировать орбиту небесного тела. Уже давно были известны гравитаторы - установки, создающие искусственные силовые и гравитационные поля. Но никто не представлял себе, каким образом какое то бесформенное желе может добиться результата, который в гравитаторах достигался с помощью сложных ядерных реакций и высоких температур. В газетах, которые, к удовольствию читателей и негодованию ученых, захлебывались тогда нелепейшими вымыслами на тему "тайны Соляриса", например, писали, что планетарный океан является... дальним родственником земных электрических угрей.

Как показали исследования, океан действовал совсем не по тому принципу, который использовался в наших гравитаторах (впрочем, это было невозможно). Он непосредственно моделировал кривую пространства - времени, что приводило, скажем, к отклонениям в изменении времени на одном и том же меридиане планеты. Следовательно, океан не только представлял себе, но и мог (чего нельзя сказать о нас) использовать выводы теории Эйнштейна - Бови.

Когда это стало известно, в научном мире возникла одна из сильнейших бурь нашего столетия. Самые почетные, повсеместно признанные непоколебимыми теории рассыпались в пыль, а научной литературе появились совершенно еретические статьи, альтернатива же "гениальный океан" или "гравитационное желе" распалила умы.

Все это происходило за много лет до моего рождения. Когда я ходил в школу, Солярис в связи с установленными позднее фактами был признан планетой, которая наделена жизнью, но имеет только одного жителя.

Второй том Хьюга и Эгла, который я перелистывал совершенно машинально, начинался с систематики, столь же оригинальной, сколь и забавной, Классификационная таблица представляла в порядке очереди: тип - Политерия, класс - Метаморфа, отряд - Синциталия. Будто мы знали бог весть сколько экземпляров этого вида, тогда как на самом деле существовал лишь один, правда, весом в семнадцать миллионов тонн.

Под пальцами у меня шелестели цветные диаграммы, чертежи, анализы, спектрограммы. Чем больше углублялся я в потрепанный фолиант, тем больше математических формул мелькало на мелованных страницах. Можно было подумать, что наши сведения об этом представителе класса Метаморфа, который лежал скрытый темнотой ночи в нескольких метрах под стальным днищем станции, являются исчерпывающими.

Я с треском поставил увесистый том на полку и взял следующий. Он делился на две части. Первая была посвящена изложению экспериментальных протоколов бесчисленных опытов, целью которых было установление контакта с океаном. Это установление контакта служило источником бесконечных анекдотов, насмешек и острот в мои студенческие годы. Средневековая схоластика казалась прозрачной, сверкающей истиной по сравнению с теми джунглями, которые породила эта проблема.

Первые попытки установления контакта были предприняты при помощи специальных электронных аппаратов, трансформирующих импульсы, посылаемые в обе стороны, причем океан принимал активное участие в работе этих аппаратов. Но все это делалось в полной темноте. Что значило - принимал участие? Океан модифицировал некоторые элементы погруженных в него установок, в результате чего записанные ритмы импульсов изменялись, регистрирующие приборы фиксировали множество сигналов, похожих на обрывки гигантских выкладок высшего анализа. Но что все это значило? Может быть, это были сведения о мгновенном состоянии возбуждения океана? Может быть, переложенные на неведомый электронный язык отражения земных истин этого океана? Может быть, его произведения искусства? Может быть, импульсы, вызывающие появление его гигантских образований, возникают где-нибудь в тысяче миль от исследователя? Кто мог знать это, коль скоро не удалось получить дважды одинаковой реакции на один и тот же сигнал! Если один раз ответом был целый взрыв импульсов, чуть не уничтоживший аппараты, а другой - глухое молчание! Если ни одно исследование невозможно было повторить!

Все время казалось, что мы стоим на шаг от расшифровки непрерывно увеличивающегося моря записей; специально для этого строились электронные мозги с такой способностью перерабатывать информацию, какой не требовала до сих пор ни одна проблема. Действительно, были достигнуты определенные результаты. Океан - источник электрических, магнитных, гравитационных импульсов - говорил как бы языком математики; некоторые типы его электрических разрядов можно было классифицировать, пользуясь наиболее абстрактными методами земного анализа, теории множеств, удалось выделить гомологи структур, известных из того раздела физики, который занимается выяснением взаимосвязи энергии и материи, конечных и бесконечных величин, частиц и полей. Все это склоняло ученых к выводу, что перед ними мыслящее существо, что-то вроде гигантски разросшегося, покрывшего целую планету протоплазменного моря-мозга, которое тратит время на неестественные по своему размаху теоретические исследования сути всего существующего, а то, что выхватывают наши аппараты, составляет лишь оборванные, случайно подслушанные обрывки этого, продолжающегося вечно в глубинах океана, перерастающего всякую возможность нашего понимания, гигантского монолога.

Одни расценивали такие гипотезы как выражение пренебрежения к человеческим возможностям, как преклонение перед чем-то, чего мы еще не понимаем, но что можно понять как воскрешение старой доктрины "ignoramus et ignorabimus" (Не знаем и не узнаем). Другие считали, что это вредные и бесплодные небылицы, что в гипотезах математиков проявляется мифология нашего времени, видящая в гигантском мозге - безразлично, электронном или плазменном - наивысшую цель существования - итог бытия.

Другие еще... но исследователей и теорий были легионы. Впрочем, кроме "установления контакта" существовали и другие проблемы... Были отрасли соляристики, в которых специализация зашла так далеко, особенно на протяжении последней четверти столетия, что солярист-кибернетик почти не мог понять соляриста-симметриадолога. "Как можете вы понять океан, если уже не в состоянии понять друг друга?" - спросил однажды шутливо Вейбек, который был в мои студенческие годы директором Института. В этой шутке было много правды.

Все же океан не случайно был отнесен к классу Метаморфа. Его волнистая поверхность могла давать начало самым различным, ни на что земное не похожим формам, причем цель - приспособительная, познавательная или какая-либо иная - этих иногда весьма бурных извержений плазменной массы была полнейшей загадкой.

Поставив тяжелый том на место, я подумал, что наши сведения о Солярисе, наполняющие библиотеки, являются бесполезным балластом и кладбищем фактов и что мы топчемся на том же самом месте, где начали их нагромождать семьдесят восемь лет назад. Точнее, ситуация была гораздо хуже, потому что труд всех этих лет оказался напрасным.

То, что мы знали наверняка, относилось только к области отрицания. Океан не пользовался механизмами и не строил их, хотя в определенных обстоятельствах, возможно, был способен к этому. Так, он размножал части некоторых погруженных в него аппаратов, но делал это только в первый и второй годы исследовательских работ, а затем игнорировал все наши настойчиво возобновляемые попытки, как будто утратил всякий интерес к нашим аппаратным устройствам (а следовательно, и к ним самим). Океан не обладал - я продолжаю перечисление наших "негативных сведений" - никакой нервной системой, ни клетками, ни структурами, напоминающими белок; не всегда реагировал на раздражения, даже наимощнейшие (так, например, он полностью игнорировал катастрофу вспомогательной ракеты второй экспедиции Гезе, которая рухнула с высоты трехсот километров на поверхность планеты, уничтожив взрывом своих атомных двигателей плазму в радиусе полутора миль).

Постепенно в научных кругах "операция Солярис" начала звучать как "операция проигранная", особенно в сферах научной администрации Института, где в последние годы все чаще раздавались голоса, требующие прекращения дотаций на дальнейшие исследования. О полной ликвидации станции до сих пор никто говорить не осмеливался, это было бы слишком явным признанием поражения. Впрочем, некоторые в частных беседах говорили, что все, что нам нужно, это наиболее "почетное" устранение от "аферы Солярис".

Для многих, однако, особенно молодых, "афера" эта постепенно становилась чем-то вроде пробного камня собственной ценности. "В сущности, - говорили они, - речь идет о ставке гораздо большей, чем изучение соляристической цивилизации, речь идет о нас самих, о границе человеческого познания".

В течение некоторого времени было популярно мнение (усердно распространяемое ежедневной прессой), что мыслящий Океан, который омывает весь Солярис, является гигантским мозгом, перегнавшим нашу цивилизацию в своем развитии на миллионы лет, что это какой-то "космический йог", мудрец, олицетворение всезнания, который уже давно понял бесполезность всякой деятельности и поэтому сохраняет (по отношению к нам) категорическое молчание.

Это была просто неправда, потому что живой океан действовал, и еще как, только в соответствии с иными, чем людские, представлениями, не строя ни городов, ни мостов, ни летательных машин, не пробуя также победить пространство или перешагнуть его (в чем некоторые защитники превосходства человека любой ценой усматривали бесценный для нас козырь), но занимаясь зато тысячекратными преобразованиями - "онтологической автометаморфозой", - чего-чего, а ученых терминов хватало на страницах соляристических трудов.

С другой стороны, у человека, упорно вчитывающегося во всевозможные солярианы, создавалось впечатление, что перед ним обломки интеллектуальных конструкций, возможно гениальных, перемешанные без всякой системы с плодами полного, граничащего с сумасшествием идиотизма Отсюда выросла как антитеза концепции об "океане-йоге" мысль об "океане-дебиле". Эти гипотезы подняли из гроба и оживили одну из старейших философских проблем - взаимоотношения материи и духа, сознания. Необходима была большая смелость, чтобы первому - как де Хаарт - приписать океану сознание. Эта проблема, поспешно признанная метафизической, тлела на дне всех дискуссий и споров. Возможно ли мышление без сознания? Можно ли возникающие в океане процессы назвать мышлением? Гору - очень большим камнем? Планету - огромной горой? Можно пользоваться этими названиями, но новая величина выводит на сцену новые закономерности и новые явления.

Проблема Соляриса стала квадратурой круга нашего времени. Каждый самостоятельный мыслитель старался внести в сокровищницу соляристики свой вклад: множились теории, гласящие, что перед нами продукт дегенерации, регресса, который наступил после минувшей фазы "интеллектуального великолепия" океана, что океан в самом деле новообразование, которое, зародившись в телах древних обитателей планеты, уничтожило и поглотило их, сплавляя остатки в структуру вечно живущего, самоомолаживающегося сверхклеточного организма.

...В белом, похожем на земной свете ламп я снял со стола аппараты и книги и разложил на пластмассовой крышке карту Соляриса. Живой океан имел свои отмели и глубочайшие впадины, а его острова были покрыты налетом выветрившихся пород, свидетельствующих о том, что когда-то острова были океанским дном. Возможно, океан регулировал появление и исчезновение скальных формаций, погруженных в его лоно. Опять полная темнота. Я смотрел на огромное, раскрашенное разными оттенками фиолетового и голубого цветов полушарие на карте, испытывая, не знаю уж который раз в жизни, изумление, такое же потрясающее, как то, первое, которое я ощутил, когда еще мальчишкой впервые услышал в школе о существовании Соляриса."(с) С. Лем "Солярис".