Разговор с модераторами группы

"We're leaving together,
But still it's farewell
And maybe we'll come back
To earth, who can tell?
I guess there is no one to blame
We're leaving ground (leaving ground)
Will things ever be the same again?
It's the final countdown
The final countdown
Oh
We're heading for Venus (Venus)
And still we stand tall
'Cause maybe they've seen us (seen us)
And welcome us all, yeah
With so many light years to go
And things to be found (to be found)
I'm sure that we'll all miss her so
It's the final countdown
The final countdown
The final countdown
The final countdown
Oh
The final countdown, oh
It's the final count down
The final countdown
The final countdown
The final countdown
Oh
It's the final count down
We're leaving together
The final count down
We'll all miss her so
It's the final countdown
It's the final countdown
Oh
It's the final countdown, yeah
Авторы: Joey Tempest
Текст песни "The Final Countdown", © Sony/ATV Music Publishing LLC

"..Вы помните, наверное, как Клюквас и Минин в "Алмазах" обсуждали жизнь (если можно так это назвать). Вышло так, что при похожих обстоятельствах у Антона Клюкваса состоялся и еще похожий диалог с одним его знакомым, которого звали Джерард Эм-с-точкой Рюкенау. Сам Рюкенау предпочитал на вопросы об эм-с-точкой отвечать вот что:
– "M" означает mundus, а mundus на латинском означает "мир", "вселенная". В середине моего имени, а значит, и в центре меня – сосредоточен весь мир; я, подобно слову Бога, заключаю в себе и то, откуда мы вышли, и то, куда мы придем.
Вероятнее всего, конечно, это пресловутое "эм" означало что-нибудь вроде "Манфред" или "Мюнстер", или что-нибудь подобное… Но Рюкенау был и есть большой оригинал, из тех, что, как говорят, словечка в простоте не скажут. Потому-то он всегда и вел себя так, будто будущее не таило в себе никаких секретов – будто все было ему открыто, как на ладони.
Однажды зимою Антон Клюквас сидел один в кафе, пил кофе, курил что-то и читал какую-то подвернувшуюся под руку книжку. Из окна, французского, – от пола и до потолка, – открывался вид на озеро Гэван. Зима своими тонкими синими пальцами изо всех сил сжала город в горсти. Озеро с задушенным скрипом замерзло и охватило хрустким льдом те редкие лодки, что по чьему-то недоразумению остались в воде. Поэтому теперь по озеру катались только на коньках, а прямо перед Клюквасом дети играли в снежки. Удивительно, какие эти дети круглые, румяные, пушистые, думал Клюквас. Колобки.
Последнее слово, впрочем, было сказано вслух. Клюквас обернулся. Книжка радостно закрылась, со стыдливой поспешностью скрывая свои страницы от вошедшего. Сзади Клюкваса стоял Джерард Рюкенау.
– Я не слышал, как вы вошли, – сказал Клюквас с еле заметным налетом неудовольствия в голосе.
– Я всегда вхожу неслышно, – ответил на это Рюкенау с усмешкой. – Разве сюда входят, лишь постучав?
"Позер", – подумал Клюквас.
На Рюкенау было длинное пальто цвета северной морской волны. Воротник был, конечно же, поднят, а голова была, конечно же, непокрыта. "Позер", – подумал Клюквас еще раз. Рюкенау тем временем разделся. Одет он был в наглухо застегнутый кашемировый темно-синий френч с серебряными пуговицами и темно-синие брюки из какой-то хорошей ткани. Помимо себя самого, френч позволял разглядеть еще серебряный, расшитый змеями и тщательно уложенный шейный платок, а также торчащие ровно настолько, насколько полагалось, манжеты перламутрово-серой рубашки с запонками. "Франт", – подумал Клюквас.
Однако туфли Рюкенау были все в каких-то солевых разводах, и перчаток у него не было, и трости. "Что же это, образ, – подумал Клюквас, – который не был додуман до конца? Странно и непохоже на него".
Рюкенау присел за столик. Сидел он прямо, но не напряженно. Ногти у него были ухоженные и аккуратные, кроме ногтя на большом пальце правой руки. Этот-то самый палец он постоянно украдкой подгибал и скрывал под всеми остальными пальцами.
– Угощайтесь, – предложил Клюквас и пододвинул к Рюкенау портсигар. Рюкенау кивком головы отметил приглашение Клюкваса и аккуратно вытянул сигарету, после чего совершенно неуловимым движением выхватил откуда-то спичку, зажег ее обо что-то ("Да не об брюки ли, в самом деле?!" – изумился Клюквас) и закурил.
– Спасибо, – меланхолически сказал Рюкенау, затянувшись и выпустив струйку дыма. – Холодно.
Клюквас пожал плечами.
– Зима, – ответил он.
Рюкенау улыбнулся и сделал заказ.
– Как это вы верно подметили, Антон, – сказал он иронически, – и в самую точку, знаете ли… То-то я смотрю – как будто снег, и лед. Неужели зима? И тут вы. Только подтверждаете мои самые страшные подозрения. – Он говорил нараспев и мелодично, протягивая букву "а".
"О Господи, – подумал Клюквас, – он хочет поговорить". – Но тут Рюкенау замолчал и принялся курить, негромко постукивая пальцами по столу. По лицу его было видно, что ни о чем особенном он не думает, а просто молчит.
– Вы замерзли? – спросил, наконец, Клюквас, чтобы как-то прервать затянувшееся, как ему показалось, молчание. "Зачем я это говорю? – в отчаянии спросил он себя. – Ведь мне же совершенно неинтересно, замерз ли он!"
– Вовсе нет, – охотно откликнулся Рюкенау, – вовсе нет. Я, знаете ли, тепло одет. – И опять замолчал.
Тут принесли кофе, и внимание Рюкенау с сигареты переключилось на чашку и десерт. Он принялся пить кофе. Медленно и вкусно, периодически отламывая маленькой ложечкой кусочек творожного пирога и закуривая его очередной затяжкой. Тут Клюквас заметил, что его собственная сигарета давно потухла, кофе допит, а книжка лежит на столе закрытая.
– Вы же, – начал он неуверенно, – были, вроде бы, не здесь?
– Это характерно для человеческих существ, – ответил Рюкенау неспешно, – вначале быть в одном месте, а потом – в другом.
"Как же он надоел мне, – решил Клюквас, – со своими методическими обобщениями и грошовой загадочностью. Вот только договорим… а потом стану скрываться от него". – От этой мысли ему стало весело. Вслух же он сказал вот что:
– Я имею в виду, вы еще недавно, кажется, были не в городе.
– Ах, да, верно, – пробормотал Рюкенау, туша сигарету. Он уставился в противоположную стену. – Да… постойте, где же я был? Ведь я был где-то. Тц-тц-тц, – успокоившись такой оценкой происшедшего, он вернулся к кофе. Рюкенау сидел как бы перпендикулярно Клюквасу, и это тоже раздражало Антона. Он любил сидеть напротив людей, а не под углом к ним, и не любил говорить в пол-оборота к собеседнику. Клюквас вздохнул.
– Что? – живо спросил Рюкенау.
– Н-ничего… – неубедительно проговорил Клюквас. – Так, знаете, общее… усталость.
– Я не займу много вашего времени, – пообещал Рюкенау. – Только пересяду, с вашего позволения.
Он пересел и закрыл Антону практически весь обзор.
– Вы разрешите? – спросил Рюкенау, потянувшись еще за одной сигаретой.
– Да-да… – ответил Клюквас, а про себя со злостью подумал: "Если ты куришь, что же не носишь свои?!"
– Свои, – прокомментировал Рюкенау, – я забыл дома, простите. – При этом он, как бы комически признавая собственную вину, улыбнулся и пожал плечами.
Клюквасу немедленно стало стыдно. "Разоришься ты, что ли, на сигаретах?!" – спросил он себя.
– Да что вы, Джерард, что вы! – вскричал он, но тут же устыдился своей неадекватности. Рюкенау поднял брови и старательно изобразил вежливое удивление. – В смысле, – продолжал Клюквас уже с меньшим энтузиазмом, – при чем здесь… забыл.
Тут он сник и умолк.
– Я вернулся, – меланхолически отметил Рюкенау, – потому что мне здесь нравится. А там, где я был, мне нравится меньше. Вполне вероятно, что где-нибудь еще мне понравится больше, чем здесь.
– У вас же дом здесь, – устало сказал Клюквас, не глядя в глаза Рюкенау.
– Верно, – подумав, согласился Рюкенау. – И не только здесь.
"Что за беспредметный диалог?" – бессильно подумал Клюквас. Рюкенау допил кофе и теперь просто курил. Ситуация, таким образом, повторяла уже происшедшее десять минут назад, только теперь Рюкенау сидел напротив.
– Вы никогда не замечали, Антон, – спросил Рюкенау через некоторое время, – что людям, сидящим друг напротив друга, проще говорить на откровенные темы?
– Я совершенно не желаю говорить на откровенные темы, – тут же откликнулся Клюквас. – Ни с людьми, сидящими напротив, ни с кем бы то ни было еще. Не принимайте этого на свой счет.
– Вот еще, – фыркнул его собеседник. – Я реагирую только на те слова, на которые считаю нужным. Все остальные я просто пропускаю мимо ушей.
– Замечательно, – совершенно раздавленным голосом сказал Клюквас.
– Разрешите дать вам один совет.
Клюквас собирался возразить что-то, но Рюкенау предупредительно поднял руку.
– Не утруждайтесь, Антон. Я знаю, что вы не нуждаетесь в советах. Ни один здравомыслящий человек не нуждается в советах, и именно потому-то их, как класс, следует отменить. Предлагаю, чтобы этот совет стал последним.
Рюкенау наклонился к Клюквасу и упер руки в стол. Только теперь Клюквас заметил, что у его собеседника совершенно безумные глаза глубокого изумрудного цвета, а зрачок не больше острия иголки, и испугался.
– Идите – по – трупам, – членораздельно и медленно произнес Рюкенау, не сводя с Антона своего гипнотического взгляда. – Идите – напролом. Как таран.
Клюквас немножко отодвинулся на стуле.
– К чему вы мне это говорите? – спросил он несмело.
Рюкенау встал и оделся, после чего достал из кармана пальто бумажник и сунул под пепельницу какую-то купюру.
– К слову пришлось, – ответил он небрежно и собирался уже уходить, когда Клюквас остановил его вопросом:
– К какому слову?
– К одному из тех, – проговорил Рюкенау, стоя одной ногой в дверях, – что я пропустил мимо ушей, а потому не запомнил. Всего доброго.
Он вышел из дверей кафе, и тут же его всего облепило снегом. Он повернулся спиной к метели и вскоре скрылся из вида. Внутри него играла музыка..." (с).